Начало опричнины

    Основной смысл эпистолии царя к Курбскому состоял в обосновании необходимости неограниченных репрессий против боярско-княжеской оппозиции. Послание подготовило почву для опричнины и ее террора. Вся аргументация послания в конечном счете сводится к тезису о «великой» боярской измене. Боярскому своеволию царь может противопоставить лишь тезис о неограниченном своеволии монарха, выступающего в роли восточного деспота. Власть монарха утверждена богом и не может быть ограничена в пользу бояр или кого бы то ни было другого.

    Царь написал свое послание Курбскому во время поездки в Переяславль и Можайск в мае — июле 1564 года. В Переяславле он гостил в Никитском монастыре, затем отправился в Можайск, отдыхал в дворцовых селах Можайского и Вяземского уездов[905]. Среди лиц, находившихся с царем в Можайске, наибольшим его доверием пользовался боярин А. Д. Басманов[906]. Не вызывает сомнения, что этот проклятый Курбским «моавитянин» был причастен к составлению царского манифеста.

    По возвращении в Москву царь отправил эпистолию в Литву к Курбскому[907]. Получив ее, Курбский составил ответ, но не послал его адресату[908]. Словесная полемика перестала интересовать беглого боярина[909]. Переписка оборвалась, едва начавшись. Царь, казалось бы, мог торжествовать победу. Во-первых, последнее слово в споре осталось за ним. Во-вторых, от Курбского отвернулись даже ближайшие его единомышленники, печорские старцы. Но последующие события показали, что торжество царя было преждевременным.

* * *

       Курбский страстно обличал осифлян в угодничестве передо царем и непротивлении насилию, и те не остались глухи к его упрекам.

       С избранием митрополита Афанасия новое церковное руководство стало рупором боярской оппозиции внутри страны Поводом для выступления оппозиции явилось убийство воеводы князя Д. Ф. Овчины-Оболенского[910]. В силу знатность Овчина обладал неоспоримым правом на боярский титул к несмотря на молодость успел отличиться на военной службе[911]. Однажды Овчина поссорился с Федором Басмановым и обвинил его в предосудительных отношениях с царем. Подобная дерзость сильно оскорбила Грозного. Он вызвал воеводу во дворец и велел псарям задушить его[912].

       В письме Курбскому царь писал, что волен казнить любого подданного. Казнь Овчины как будто бы подтверждала его слова. Но, как всегда, между теорией и практикой оказалась немалая дистанция. Произвольные репрессии монарха вызвали открытое осуждение со стороны церковной и думской оппозиции. Шлихтинг, автор весьма осведомленный, сообщает следующие подробности о выступлении оппозиции внутри страны. Некоторые знатные лица вместе с верховным священнослужителем, пораженные убийством Овчины, сочли нужным для себя вразумить царя воздерживаться от столь жестокого пролития крови своих подданных невинно без всякой причины и проступка. Православному царю, заявили они, не подобает свирепствовать против людей, как против скотов. Митрополит вспомнил давнишнюю роль царского духовника и стал стращать питомца страшным судом[913].

      Не зная подлинных причин выступления митрополита и бояр, Шлихтинг склонен был объяснить их тем огромным влиянием, которым якобы пользовался в Московии «граф Овчина». В действительности гибель Овчины явилась не более, чем поводом для выступления весьма влиятельных сил, добивавшихся изменения правительственного курса и прекращения террора.

    Убийство князя Овчины задёло в первую очередь высшую титулованную знать. Овчина был двоюродным братом боярина князя Д. И. Немого, одного из признанных вождей оппозиции в Боярской думе. Титулованное боярство имело все основания поддержать ходатайство митрополита против репрессий.

     Но вновь избранный митрополит едва ли мог решиться на открытый протест без поддержки со стороны руководящих группировок Боярской думы, которым он обязан был своим избранием. Среди старомосковской знати, занявшей господствующее положение в думе с начала 60-х гг., наибольшим весом пользовались две группировки: бояре Захарьины и конюший И. П. Федоров-Челяднин со своею родней. Захарьины ни разу не поручились за опальных бояр, даже когда опала коснулась их ближайших родственников Шереметевых. Напротив, конюший Федоров выделялся среди старомосковских бояр как последовательный противник репрессий. Именно он возглавил ту группировку в думе, которая добилась освобождения из тюрьмы боярина И. В. Большого Шереметева. Позже он участвовал в освобождении на поруки опальных бояр И. П. Яковлева и князя М. И. Воротынского. На причастность Федорова к выступлению оппозиции в 1564 г. указывают некоторые косвенные данные. Как раз в 1564 г. жена конюшего отказала в монастырь древнее родовое гнездо Челядниных село Кишкино-Челяднино в Коломенском уезде, а также родовую вотчину село Богородицкое в Юрьевском уезде[914]. Таким путем конюший рассчитывал обеспечить семью на случай катастрофы.