Хорошо осведомленные современники передают, что при отречении Грозный сделал ряд существенных оговорок[954]
. По Шлихтингу, царь будто бы заявил о передаче трона двум своим сыновьям и назвал их правителями государства[955]. Некоторым подтверждением этому служит духовное завещание Грозного. Согласно завещанию, царь - решил «разделить царство между наследниками царевичами Иваном и Федором[956]. Вопреки московским традициям, он собирался отвести младшему сыну удел, по территории равный целому государству[957]. В него входили древний Суздаль, Кострома, Ярославль, Волок-Ламский, Мценск, Козельск и т. д.[958]. Необычный проект своеобразного «раздела» страны и «соправления» наследников Ивана и Федора можно объяснить разве что “чрезвычайными обстоятельствами, которые возникли в стране к моменту отречения Грозного. Посредством любых, даже самых рискованных мер правительство стремилось упрочить положение царствующей династии, создать дополнительный противовес могущественной боярской аристократии.В Суздальском и Ярославском уездах сидели крупными гнездами потомки местных династий князья Суздальские и Ярославские. Включение этих уездов в состав удельного княжества неизбежно привело бы к пересмотру землевладения указанных княжеских фамилий. Передача царевичу Федору Суздальского княжества должна была ослабить позиции Суздальских княжат, первенствовавших среди высшей титулованной знати и представлявших в глазах правящей династии наибольшую опасность.
Противоположные цели преследовало включение в Суздальский удел обширного Костромского уезда, в котором преобладало землевладение нетитулованной старомосковской знати. Костромские дворяне и знать должны были служить прочной опорой удельному правительству царевича Федора.
Практической части царского духовного завещания предпослано обширное «исповедание» и поучение «чадцам». Желая уберечь детей от собственных ошибок, Грозный советует царевичам приобрести навык во всяком «обиходе», чтобы править самовластно. Теория единовластия облекается в следующий отеческий совет детям: «...А всякому делу навыкайте, и божественному, и священническому, и иноческому и ратному и судейскому, московскому пребыванию, и житейскому всякому обиходу, ...как кто живет, и как кому пригоже быти, и в какове мере кто держится, тому б есте всему научены были. Ино вам люди не указывают, вы станите людям указывати. А чего сами не познаете, и вы сами стате своими государствы владети и людьми»[959]
. Царь явно желал предупредить сыновей от опеки со стороны временщиков и фаворитов, чего сам не избежал в десятилетний период правления Адашева и Сильвестра.В последующих поучениях «чадцам» явственно проступают контуры близкой опричной реформы. «А как людей держати и жаловати, и от них беречися, и во всем их умети к себе присвоивати, и вы б тому навыкли же. А людей бы есте, который вам прямо служат, — рекомендует царь сыновьям,— жаловали и любили, их ото всех берегли, чтобы им изгони ни от кого не было, и оне прямее служат»[960]
. При веденные рассуждения в скором времени воплотились в привилегии людей «прямой службы», опричников, которые были ограждены от всякой «изгони» и пользовались полной безнаказанностью. Иван усердно внушает сыновьям милосердие по отношению к подданным: «А каторыя (люди. — Р. С.) лихи, и вы б на тех опалы клали не вскоре, по разсуждению не яростию[961]. Конечно, если бы царь вздумал учить сыновей милосердию в разгар кровавых опричных казней, в его словах можно было бы усмотреть сплошное лицемерие. Накануне опричнины подобный совет звучал совсем иначе.В царском завещании отчетливо слышатся ноты тревоги Ивана томят мрачные предчувствия, он сознает, что его наследников ждут многие испытания, может быть, изгнание. Все это расплата за его собственные грехи: «...и вам (сыновьям. — Р. С.) есми грехом своим беды многия нане сены...»[962]
. Иван заклинает сыновей не забывать родителей среди бед, «не токмо что в государствующем граде Москве или инде где будет, но аще и в Наряду с поучением чадцам завещание содержит «исповедание», наполненное поразительными признаниями. Иван кается во всевозможных грехах и преступлениях и откровенно признает, что снискал всеобщую ненависть своими злыми делами: «аще и жив, но богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднеишии и гнуснейший... сего ради