Начало пути

Дед оглушительно хохочет, хлопая себя ладонями по бедрам. Еще пару секунд назад каменное напряженное лицо расслабляется, а губы расплываются в безумной широкой ухмылке, показывая белоснежные зубы.

— Ну Лешка, ну шутник, уморил паразит, — сквозь смех стонет Константин Николаевич, вытирая подушечками пальцев выступившие в краешках глаз прозрачные капельки, — а я уже думал, что-то серьезное…

Я терпеливо жду, пока дед перестанет ржать.

— Все? Успокоился? — дождавшись утвердительного кивка, продолжаю, — хочешь, сейчас о твоем прошлом расскажу, о котором мало кто знает.

— Давай попробуй, я тебя слушаю, — дед преувеличено серьезно подпирает ладонью щеку, демонстрируя повышенное внимание. В его глазах по-прежнему плещется смех.

— В 28-ого июля 1942-году вышел знаменитый приказ Иосифа Виссарионовича Сталина № 227 известный под названием «ни шагу назад». Помнишь?

— Конечно, — кивает дед.

— 15 августа 1942-ого года, когда вы отступали под ударом немцев в районе станицы Сиротинская под Сталинградом, ты расстрелял паникера — девятнадцатилетнего деревенского веснушчатого пацана, утверждавшего, что война немцам проиграна, и призывавшего бросать оружие и разбегаться. Помнишь? Ошалевшие синие глаза этого парня, понявшего, что его сейчас убьют, когда строй солдат поднял винтовки, ты запомнил на всю жизнь. Парня звали Иван Миронов. И эту сцену ты снова и снова переживаешь в своих снах. Он очень напоминал тебе двоюродного брата Бориса, убитого в первые дни войны. Ты не мог поступить иначе, и взял эту вину на себя.

Молчание. Сейчас ошалевшие глаза у бравого генерал-лейтенанта. Даже челюсть изумленно отвисла. Дед по-настоящему потрясен.

— Откуда ты знаешь? Я об этом никому не говорил. И бойцы по просьбе командира, его односельчанина, молчали, чтобы не позорить родителей, — бормочет Константин Николаевич, отводя глаза.

— А еще дед, могу рассказать о твоей военно-полевой жене — старшем лейтенанте медицинской службы Татьяне Строговой. Как она выхаживала тебя после тяжелых ранений, как вы запирались в землянке, проводили ночь на сеновале, могу даже форму её родинки ниже ключицы описать или шрамик от осколка чуть выше поясницы, чтобы ты в мои способности поверил.

— Хватит, — рявкает генерал, вскидывая ладонь перед моим лицом, — ты что-то уж совсем разошелся. Помолчи, дай мне подумать.

Дед мертвенно бледен, его руки суетливо разглаживают брюки, теребят ткань куртки, в глазах светится растерянность.

— Чертовщина какая-то, — наконец бравый генерал-лейтенант обретает дар речи, и озадаченно трет ладонью лоб, — знать ты этого точно не мог. О моем романе были осведомлены единицы. Подозревали, догадывались, да, но утверждать никто бы не взялся. Да и про расстрел тоже. Осталось два человека в живых, я с ними редко общаюсь, и на эту тему мы никогда не разговариваем. Рассказал бы кто, никогда бы не поверил.

— А хочешь дед, расскажу, о чем Татьяна шептала тебе на сеновале? Что старший лейтенант рассказывала про своего отца, брата и других родственников? Она ведь потомственной дворянкой была, и фамилия её настоящая не Строгова. Сказать какая? Булатова. А как она тебя раненого волокла на себе пять километров в грязи, и ты просил её оставить себя и уходить?

— Я же сказал, хватит! — рычит генерал, — допустим, я тебе верю. Черт подери, уж такого ты знать никак не мог. Что дальше?

— А дальше успокойся, вдохни и выдохни. Очень тебя прошу, постарайся не нервничать, то, что я тебе скажу, может сильно шокировать. Я не хочу, чтобы у тебя схватило сердце. Поэтому попытайся, пожалуйста, сохранить спокойствие.

— Я спокоен. Говори, — тревожное предчувствие черной тенью мелькает в глазах генерала, — о сердце моем не беспокойся. Я, конечно, уже в возрасте, но оно меня пока не подводило.

— В конце декабря 1991-ого года Советский Союз прекратит свое существование. Страна будет разрушена в результате заговора партийной элиты, КГБ и их приспешников, под руководством Михаила Сергеевича Горбачева, ставшего первым и последним президентом СССР.

— Ты что несешь щенок?! — лицо Константина Николаевича наливается кровью, — Да как ты смеешь…

Меня хватают еще крепкие руки деда. Правая — за шиворот, левая сжимается мертвой хваткой на отвороте куртки. Генерал-лейтенант с силой встряхивает меня как тряпку.

— Ты можешь даже дать мне в морду, если тебе станет легче, — хриплю, держась за крепкие запястья, — но лучше выслушай.

— Хорошо, — с усилием выдавливает дед. Его кулаки медленно разжимаются, опуская ткань одежды.