Начало Руси

«Сказание о славянской грамоте» подчеркивало славянское единство, что создавало ему популярность во многих славянских странах. Русский летописец, включив «Сказание» в летопись, прокомментировал особенно важные, с его точки зрения, места. Ему, в частности, принадлежат слова: «Бе един язык Словенеск: Словене, иже седяху по Дунаеви, их же прияша Угри, и Морава, и Чеси, и Ляхове, и Поляне, яже ныне зовомая Русь». Та же мысль проводится и в заключение пересказа «Сказания». Отметив, что апостол Павел просвещал «Илюрик», где «беша Словене первое», летописец добавляет: «Темже и Словенску языку учитель есть Павел, понеже учил есть язык Словенеск и поставил есть епископа и памесника себе Андроника Словеньску языку. А Словеньскый и Рускый язык одно есть, от Варяг бо прозвашася Русью, а первое беше Словене; аще и Поляне звахуся, но Словеньская речь бе. Полями же прозвани быша, заме в поли седяху, а язык Словенски им един» [639].

Русские источники употребляют этноним «Русь» в разных смыслах: в широком — как государство и народ всей территории, подвластной киевским князьям, и в узком — как Приднепровье в районе Киева. В ряде же текстов «Русь» отождествляется с варягами. Для выяснения истоков неваряжской концепции происхождения Руси особое значение имеют тексты, указывающие на территорию и население Приднепровья. Большинство исследователей фразу «Поляне, яже ныне зовомая Русь» понимают как их отождествление [640]. Но имеются и иные мнения [641]. Поэтому важно заключение, что ареал Полянских погребений практически совпадает с границами «Руси» в узком смысле этнонима, и, следовательно, «Русью» именовали именно полян [642].

Русский летописец привлекал западный источник для выяснения вопроса, «откуду есть пошла Руская земля». Ответом на него является основная канва этнографического введения. Летописец считал, что Русь — это поляне, а последние — одно из славянских племен, пришедшее в отдаленные времена с Верхнего Дуная. Обращает на себя внимание настойчивость, с какой летописец проводит тезис о тождестве славянского и русского языков. Эта настойчивость может указывать на желание опровергнуть какие-то иные взгляды на природу Руси.

Пояснение «от Варяг бо прозвашася Русью» может являться отражением той своеобразной формы полемики, которую вели между собой летописцы: предшествующий текст в целом сохраняется, но сопровождается «уточнениями» и комментариями, подчас меняющими его первоначальный смысл. Излагая «Сказание», летописец настаивал на единстве славянского и «русского» языка, а «русов» (об этом ниже будет специальный разговор) Подунавья (и Иллирии, и Моравии, и той же болгарской Преславы) в Киеве в X в. (да и раньше) так или иначе знали. Но реплика-вставка предполагала знакомство более позднего летописца с какой-то балтийской «Русью». Предполагала она и определенный круг читателей и хранителей генеалогических преданий и легенд, уводящих на побережье Балтики. И таковых со временем становилось все больше и больше.

В «Повести временных лет» варяжская концепция происхождения Руси наслаиваетсяна поляно-славянскую — дунайскую. Основной текст «Сказания о варягах», занимающий в летописи статьи 6367, 6370, 6387 и 6390 гг., легко из нее извлекается. В первоначальном виде эти статьи, видимо, составляли особое сказание, не разделенное годами. Если летописец, представивший основную часть этнографического введения, был убежден, что «Руская земля» «пошла», как и все славяне, из Иллирии, если он отождествлял Русь с полянами, а первое упоминание о ней находил в «летописании греческом» в эпоху Михаила (856–867), то какой-то позднейший автор стремился доказать, что «Русь» — это варяги, народ, пришедший из-за моря, и не в Киев, а в северо-западные земли. С этими «находниками» связывал автор и происхождение династии русских князей, на чем он особенно настаивал.