Начало. То да сё…

— Зачем? Нас через десять минут тут уже не будет.

— Я не буду нагушать пгавила Совета нагодных депутатов. Я еду в Совет на такси. Чегез десять минут я вегнусь.

Он вернулся через пятнадцать минут. Следом за ним прикатил наряд милиции, который снес камеру с треноги, выгнал нас к чертям с пляжа, заставил потерять съемочный день.

Ко всему прочему Дмитрий Иосифович был невероятнейший враль. Врал он вдохновенно и совершеннейше бескорыстно. Когда мы еще только ехали в Ялту на выбор натуры, он потряс меня своими рассказами. У меня в это время как раз пошли камни из почек, я испытывал невыносимую, чудовищную боль (те, кто испытал это, поймут мои ощущения), вдобавок мне было стыдно признаться, что я, такой молодой, вроде здоровый, только зарплату начал получать, а нате — уже колит. В шесть часов утра я, тихо мучаясь, стоял у окна поезда Москва-Симферополь. Из двери купе высунулся Дмитрий Иосифович с кульком чего-то съедобного. У него была манера есть прямо из кулька, глубоко опуская в него лицо, чтобы не видно было, что такое он поглощает: казалось, пища, не задерживаясь, пролетает сквозным ходом из кулька в пищевод. Рассказывать свои истории он начинал прямо с середины, конца в них никогда не было, равно как и какой-либо цели, побуждавшей его к вранью.

— …И вот вхожу я к Поскребышеву, — начал Дмитрий Иосифович…

Я оторопел. Ни про какого Поскребышева я его не спрашивал, просто стоял и смотрел в окно на крымскую степь.

— …и говогю: «Доложите Иосифу Виссагионовичу, что пгишел Залбштейн». Тот говогит: «Что значит Иосифу Виссагионовичу? Кто такой Залбштейн? Я вас не знаю!» А я ему говогю: «А вам и не нужно знать. Вы пгосто доложите Иосифу Виссагионовичу, что пгишел Залбштейн, и посмотгите, что он вам скажет». Он заходит. Чегез минуту выходит кгасный как гак. «Извините, Дмитгий Иосифович, — говогит мне Поскгебышев, — Иосиф Виссагионович ждет вас». Я откгываю двегь, захожу. Иосиф Виссагионович идет мне навстгечу, говогит: «Здгавствуйте, догогой мой, как дела, как здоговье!» — «Пги чем здесь здоговье, Иосиф Виссагионович! — отвечаю я. — Чегт знает как габотают в тылу наши заводы! Я отггузил девяносто четыге мотога, из девяноста четыгех дошло всего семьдесят два. Остальные — бгак!» Он говогит мне: «Дмитгий Иосифович, этого не может быть!» — «Что значит не может быть?! Вы посмотгите акт!» Я даю ему акт на стол, Сталин покгывается кгаской, говогит: «Всех гасстгеляю, всех! Дайте мне список!» Я говогю: «У меня нет списков, это не моя габота! Моя габота — пгивезти мотогы, поставить их на бомбагдиговщики, чтобы бомбагдиговщики били вгага!..»

В соединении с выходящим из почки камнем это оставило неизгладимый след в моей памяти…

Залбштейн ввел меня в мир большого кинематографа.

В начале съемок, еще только прочитав мой режиссерский сценарий, он сказал: «Сеггей Александгович! Я человек с таким опытом, что вы мне можете тгебовать все, что вам в голову взбгедет. И вы все от меня получите!»

Я был озадачен. Ничего такого особенного в сценарии не было, все вроде бы крайне просто.

— Нет, вы подумайте как следует. Вот есть в этом сценагии какая-то узловая огганизатогская вещь?

— Нет, никакой такой вещи нет.

— Нет, вы еще газ подумайте. Вечег подумайте. Завтга мне скажете. Какая тут узловая огганизатогская вещь? Котогую тгудно огганизовать? Но я это сделаю.

Я подумал. Вспомнил, что там есть пистолет, который Бурляев засовывает себе в рот, когда собирается стреляться. Назавтра пришел к Залбштейну:

— Дмитрий Иосифович! Там у нас пистолет есть. На крупном плане всегда видно, когда пистолет не настоящий, а какое-нибудь фуфло. Достаньте настоящий.

Крайний слева — Дмитрий Иосифович Залбштейн, крайний справа — замечательный кинооператор Володя Чухнов. На съемках чеховского «Предложения»

— Какой пистолет? Гевольвег?

— Да, — говорю, — револьвер. Естественно, без патронов, но настоящий.

Зная, что он являет собой помесь гения и неполноценности, примечание «без патронов» я сделал для второй слагающей данного уникума.

— Все. Записал. Гевольвег, — гордо сообщил Залбштейн и удалился.

С тех пор, каждый раз, встречая меня в коридоре, он таинственно мне подмигивал и не забывал добавить:

— Я все помню, помню. Гевольвег.

В ответ я так же загадочно и дружественно подмигивал ему, все шло своим путем — прошел подготовительный период, собрали всех актеров, уехали в Ялту.

— Гевольвег, — не забывал говорить мне в очередной раз Залбштейн.

— Револьвер, — поддакивал я.

Съемки уже шли к концу, дело близилось к заветному кадру с револьвером, я сидел в маленькой гримерной, гримерша стригла мою шевелюру, и тут я увидел в зеркало, как открылась дверь, в комнату втиснулся и стал прямо за моей спиной Залбштейн. Он жарко дышал.

— Дмитрий Иосифович, что-нибудь случилось?

— Сегежа, — гордо спросил Залбштейн, — таки когда вам нужен гевольвег?

— Завтра, — растерянно ответил я, уже понимая по его голосу, что услышу.

— Таки у вас его не будет.

Это был великий человек…