Начало восьмеричного пути (СИ)

Он не слышит этих ярких визгов непонимающего маленького существа, тянущего к матери маленькие ручонки, но ему они тоже рвут душу, словно это он, не кто-то чужой, нависает над ванной. Чужие, не его, руки вдруг перехватывают еще одно крохотное существо, пытавшееся проскользнуть мимо ног, уже успевшего схватиться малюсенькими пальчиками за руку застывшей в ванне пигалицы. Он готов вырвать себе сердце от понимания, что их двое.

Детей у нее уже двое.

От какого-то чужака.

Двое малышей.

Второго ребенка уверенно забирают серые руки, проявившиеся откуда-то сбоку.

А он чужими ногами делает шаг.

Чужими руками вытаскивает из ванны трясущееся мелкой дрожью тельце, безропотно позволившее ему подцепить ее под коленки и поддерживая под хрупкую спину, унести.

На них двоих накидывают какую-то легкую ткань, укрывая вуалью спрятанную на чужой груди плачущее лицо.

Он не своими руками несет ее по длинным серым коридорам, под яркими светильниками, бросающие на нее пятна света. От каждого света она едва заметно вздрагивает, но он уносит ее дальше, и снова новые блики со стен корежат ее, как кислота.

Он чужими руками принес ее в огромную залу, с кучей странных кушеток, соединенных между собой плавными перемычками. Положит ее на одну из кушеток, и только потом чужими глазами заметит, что остальные заняты телами детей Зеллы. Каждый из зеллонианцев будет внимательно смотреть, как ее тельце будет осторожно уложено на бок на свободное ложе.

Каждый из них будет смотреть только на нее.

Ближайший к ней зеллонианец, едва достигший юношества, протянув серую руку через перемычку, уверенно сцапает ее за тонкую лодыжку, стыдливо выглядывающую из-под накинутой ткани и уляжется поудобнее, так и не отпустив женскую ступню.

Он не сразу понимает, что все эти дети Зеллы на мягких пуфиках так или иначе касаются друг друга.

Сцепленные в одно целое, неразрывное.

Он все ждет, когда же его вытолкают прочь.

Но вместо просьбы покинуть святилище, тело, которое он сейчас занял, только подталкивают. К ней подталкивают, приглашая занять свободное место рядом.

Он лег вплотную к скрюченному тельцу, занимавшему едва ли треть кушетки. Прижмется к лопаткам, готовым прорезать чужую грудь своей остротой. Мягчайшая нежная ткань прошлась по телам режущими нервы ножами и яркий нестерпимый свет залил всю залу, не давая ни малейшей возможности открыть глаза.

Он двигался в ней, поудобнее перехватив уже изогнутое в страсти тело, беспрестанно шепча ей что-то ласковое, судорожно сжимая накрытую одной ладонью маленькую грудь. Толкался как можно ласковее, аккуратнее, наплевав абсолютно на присутствие в зале ненужных свидетелей, самым краем сознания улавливая то, что все они тоже чувствуют это.

Двигался нежно, осторожно, не позволяя чужому телу вонзаться в нее, как хотелось чужаку, чье сознание он так нагло занял. Украл ртом все до единого тихие стоны из повернутого к нему божественного сияющего изнутри благословенным светом лица, беспрестанно пробуя самыми кончиками чужих пальцев каждый доступный ему кусочек шелковистой кожи.

Видение оборвалось, едва он понял, что именно украл.

Он увидел начало всем известного, но никому не рассказанного обряда очищения. Новая волна жуткой ненависти снова захлестнула, едва он до кучи понял, кто ее обнимал и кому она шептала слова любви.

Пигалицу трахал какой-то зеллонианец. Его птахе сделал детей какой-то зеллонианец. Девчушка оказалась очередной подстилкой кого-то из детей Зеллы.

Это новое знание сорвало последние остатки воли.

Первые тени на краю сознания он просто отшвырнул прочь, еще сильнее вдавливая ее горло в камни. Возникшие на плече серые пальцы обожгли новой дозой всепоглощающей ненависти, но следующие цепкие руки насильно оторвали его от распластанной стервы и потащили подальше. Он мог лишь выть, выкрикивая слова ненависти и дикой ревности.

Резко наступившая темнота так и не дала ему нормально выдохнуть жгучий комок из легких.

Очухался он уже на своем корабле. Ну хоть не привязали и то хорошо. Горло все еще саднило.

Вместо отца в лоб ему дала названная сестра.

Знавшая его не первый год, не раз спасавшая его агрессивный зад от неприятностей и позволявшая ему отвечать тем же. Рей даже подумывал, не Морана ли его нареченная. Они и переспали аж один раз, но он совсем не огорчился, когда его названная сестра окончательно решила, что принц ей нахрен не нужен. Эта же женщина и могла себе позволить заехать ему кулаком, когда он сидел за голоконсолью на диванчике после очередного выговора от папани.

Выписанный ею хук оказался совсем не целительным. Только разбередил сильнее.

Вслед за влетевшей в каюту Моране ворвались его названные братья, которых он буквально вытолкал сразу, как очухался и увидел их надменные рожи. Грохот сапогов еще перекликался с ехидными смешками, пока он зверем смотрел на них всех, раздумывая — отпинать всех прямо сейчас или чуть подождать, и накостылять, отловив каждого поодиночке.