Начинается ночь

Прихожая дома Поттеров, как и все остальное, — идеальная имитация самой себя. Первое, на что натыкается ваш взгляд — это низкий китайский шкафчик из черного лакированного дерева. Питер не большой знаток китайских древностей, но и без специальной подготовки ясно, что это старинная вещь эпохи какой-нибудь уважаемой династии. И стоит она дай боже. На шкафчике — пара коренастых французских канделябров (бронзовых или латунных) начала двадцатого века, запатинированных до глубокого темно-коричневого тона, и розвилльская керамическая ваза без орнамента цвета густых сливок, в которой всегда стоят цветы из здешнего сада — сегодня охапка белых роз. Таков, заявленный с самого начала, стиль дома: эклектичный, но при этом начисто лишенный случайных элементов, дорогой, но без кричащей пестроты (никакого золота). Его прозрачная красота, возможно, очарует вас и в том случае, если вы вовсе не разбираетесь в мебели и изобразительном искусстве, а ценителей — просто ослепит.

Следуя за Свенкой в жилые комнаты, Питер искоса поглядывает на Миззи, чтобы понять, как он все это воспринимает. Но Миззино лицо остается непроницаемым, и Питеру приходит в голову, что, возможно, Миззи чувствует себя здесь так, словно он вернулся домой — не исключено, что давно уже порог этого дома не переступал никто, столь же утонченный и "безупречно сделанный", как и предметы внутри.

Тем не менее Питеру любопытно, восхищен или раздражен Миззи всем этим скромным великолепием. Разумеется, если бы Миззи испытал раздражение, в Питеровых глазах он бы только вырос (то есть, конечно, все это поразительно, вот сейчас они проходят мимо Раймана — слева от китайского шкафчика — одной из жемчужин Поттеровой коллекции, настолько прекрасной, что сердце замирает… Но вместе с тем эта удручающая дороговизна, эта фантасмагорическая ценность всего и вся…). И все-таки Питер надеется, что Миззи впечатлен. Хотя бы слегка. Миззи, это мой мир, я практически ежедневно имею дело с людьми, обладающими властью и огромными деньгами, и, если тебе это хотя бы немного интересно, может быть, тебе интересен и я… А если тебе кажется, что все это нелепо… хм, означает ли это, что и я нелеп? В конце концов, это просто работа. Я еще могу скакать на залитой луной лужайке, я еще могу танцевать под чарующий напев флейты.

И вот они входят в гостиную.

Это потрясающая комната, в которую, возможно, следует входить под туш или музыку Баха, да, что-то небольшое, но гениальное и бессмертное вроде Баха. Весь дом — само совершенство, иногда даже несколько пугающее, но гостиная настолько великолепна, что превосходит все мыслимые представления о великолепии: стеклянные французские двери открываются на островок травы, обсаженный кустами роз, за которыми открывается панорама пролива Лонг-Айленд, словно сама природа (во всяком случае, природа в ее лучших образцах) — это анфилада комнат с голубовато-зелеными напольными коврами, потолочными облаками Микеланджело и цветущими темно-зелеными стенами, не так уж сильно не похожих на ту, в которой вы в данный момент находитесь. А по эту сторону стеклянных дверей саду отвечают два дивана-близнеца Жана-Мишеля Франка, обитых бархатом оловянного цвета и стол работы Диего Джакометти, которому пристало бы находиться в музее, а еще лампы, массивные или, наоборот, тонкие как паутинки, и старое, затуманенное зеркало в деревянной раме (никакого золота — золото тут запрещено), причем не висящее, а просто прислоненное к стене, на аскетичной каминной столешнице; а на стене без окон — сама Агнес Мартин, царящая над комнатой как сошедшее божество, каковым она и является, и благосклонно (как кажется) принимающая все эти подношения в виде диванов и столов, созданных гениями, а также книги, стайку деревянных святых со стеклянными глазами, японские вазы с розами (здесь, в гостиной — желтые); полки, уставленные разными коллекциями (керамические панно, деревянные скульптуры догонов, чугунные копилки) и гигантская чаша из эбенового дерева (сегодня с хурмой). В этой комнате даже при дневном свете возникает иллюзия, что где-то на границе зрения мерцают свечи. Пахнет — на самом деле это спрей — лавандой.

— Я смотрю, мои ребята уже здесь, — говорит Питер.

— Да, они сейчас устанавливают вазу.

По чуть заметному напряжению кожи в районе ее подбородка Питер догадывается, что Свенке это не очень нравится. Ей что, не пришлась по вкусу ваза Гроффа или разонравилось искусство как таковое? А может быть, все дело в том, что ты, Питер, только что пытался (безуспешно) втюхать ее работодательнице шар из гудрона и волос за кругленькую сумму? Свенка, могу ли я тебя в чем-то обвинять?

— Я скажу Кэрол, что вы приехали, — бросает Свенка и выходит.

— Красивая комната, — говорит Миззи, когда они с Питером остаются одни.

Это что — ирония? Вроде бы нет. Питер просто слишком привык к тому, что все вокруг постоянно иронизируют.

— Если Поттеры за что-то берутся, они делают это хорошо.

— А чем, собственно, они занимаются?