Начинается ночь

Вот прислоненный к ножке стола рюкзак, с которым он приехал в Нью-Йорк.

Питер первым нарушает молчание. Какое-то чувство собственного достоинства у него еще осталось.

— Ты до смерти напугал Ребекку, — говорит он.

— Я знаю. Мне очень жаль. Обязательно ей сегодня позвоню.

— Может, объяснишь, почему ты так сорвался?

— А как ты думаешь?

— Я задал вопрос.

— Я не могу жить у вас и притворяться, что ничего не произошло.

— Минуточку, не ты ли сам утверждал, что ничего не произошло.

— Я защищался. Ради бога, Питер, мы стояли у твоего дома, мы должны были ужинать с моей сестрой. Не мог же я прямо там упасть в твои объятия.

Отчаянное, умопомрачительное чувство охватывает Питера. У него комок в горле и перехватывает дыхание. Значит, это правда: этот мальчик — эта реинкарнация юной Ребекки, грациозная и духовная Би, это живое произведение искусства — признается ему в любви.

— Не мог, — говорит Питер.

У него дрогнул голос? Возможно.

Пауза. На миг, всего лишь на миг Питерова решимость тает. Он не должен этого делать — ни Ребекка, ни Би ничем этого не заслужили, и вообще, сможет ли Ребекка когда-нибудь прийти в себя после такого (Би, скорее всего, сделает ненависть к отцу главным делом своей жизни, что, может быть, даже принесет ей некоторое удовлетворение, тем более что у нее и так богатая практика). У Питера кружится голова. В ушах звон. Он вот-вот совершит этот необратимый поступок, еще чуть-чуть, и у него никогда уже не будет возможности думать о себе как о порядочном человеке.

— Ты сказал ей? — спрашивает Миззи.

Что?

— Разумеется, нет.

— И не скажешь?

— Ну… Это следует обсудить, тебе не кажется?

— Пожалуйста, не рассказывай ей.

И тут Питер говорит:

— Миззи, я чувствую к тебе что-то особенное… Я думаю о тебе, ты мне снишься — неправда, тебе снится, что ты описался и что за тобой гонятся, но тем не менее — я не знаю, любовь ли это, но, во всяком случае, это что-то совсем новое и я не уверен, что смогу жить, как раньше.

Миззи выслушивает все это со странным безразличием. Только выражение его глаз меняется. В них опять возникает влажное сияние. И впервые его чуть заметное косоглазие придает ему глуповатый вид.

— Я о наркотиках.

Аа…

И тут Питер с ужасом — нет, до конца он еще этого не осознал — начинает догадываться… У него мурашки по коже. Кровь приливает к голове и на миг кажется, что его снова вырвет.

Он слышит свой голос как бы со стороны:

— То есть тебя волнует только то, чтобы я не рассказал ей про наркотики?

У Миззи хватает такта промолчать.

Значит, это шантаж, ловушка. Ни больше ни меньше. Ты, Питер, ничего не скажешь про наркотики, а я ничего не расскажу про поцелуй.

— Значит, все это были просто слова? — спрашивает Питер. — Все то, что ты говорил о…

Только не разрыдайся, придурок; не хватало еще залиться слезами в Старбаксе перед этим бессердечным мальчишкой.

— Нет, это не просто слова, — говорит Миззи, — я действительно любил тебя все эти годы. Я бы не стал тебя обманывать, но, послушай, ведь ты — муж моей сестры.

Действительно. Питер — муж его сестры. На что, собственно, он рассчитывал?

Он просто верил, что некая сила, намного превышающая его собственную, перенесет его из этой жизни в какую-то другую. Верил.

— Мне очень жаль, — говорит Питер.

А что, собственно, он имеет в виду? Кого ему жаль?

— Не жалей.

— О'кей, не буду. Что ты теперь собираешься делать?

— Наверное, поеду в Калифорнию. У меня есть друзья в районе Залива.

Значит, ты поедешь в Калифорнию. У тебя есть друзья в районе Залива, даже не в Сан-Франциско.

— И что ты там будешь делать?

Голос Питера звучит отдельно от него самого, Питер словно бы находится где-то вне своего тела.

— Один мой приятель занимается компьютерной графикой. Ему нужен партнер. В компьютерах я вроде бы разбираюсь неплохо…

Ты разбираешься в компьютерах… Намерен заняться компьютерной графикой со своим приятелем в районе Залива. Тебе вовсе не хочется отправляться в Грецию, чтобы какое-то время любить и вскоре бросить мужчину постарше в доме на холме. Эта мысль никогда не приходила тебе в голову.

Тебе требовалось только, чтобы я не проболтался твоим сестрам. Короче говоря, ты хотел спасти свою задницу. А для этого — в качестве подстраховки — надо было посадить меня на короткий поводок.

— Разумная идея, — произносит голос, идущий откуда-то из-за его левого плеча.

— Ты можешь пообещать, что ничего не расскажешь Ребекке?

— Если ты пообещаешь, что попрощаешься с ней до отъезда.

— Конечно. Я скажу, что сбежал, потому что мне стало стыдно, что я так и не захотел стать арт-дилером. Она поймет.

Это правда: она поймет.

— Все что угодно, лишь бы сработало, — говорит Питер.

— Ты меня очень поддержал.

Поддержал? Возможно, а может быть, я был в таком бреду, что предал тебя, как часто случается с любовниками. Когда именно придет сообщение о передозе?

— Можешь не благодарить, — отзывается Питер, — ты все-таки мне не чужой.

И затем не остается ничего, кроме как встать и выйти.