Начиналась жизнь

Утром оба красноармейца спустились с печи, где спали, поблагодарили старика за ночлег и отправились дальше в путь. Когда они были уже у низкого плетня, старик позвал их обратно, ввел в избу и запер дверь на крючок.

— Выберите себе на печи какое-нибудь барахло и переоденьтесь…

Они переоделись.

— Ну, хлопцы, — спросил он, — что же вы теперь думаете делать?

— Чтоб я так про лихо знал, — сказал Зяма скорей самому себе, чем старику.

— Так вот что, — отозвался старик, — мой совет вам — убраться отсюда как можно подальше. Знаете, куда бы я посоветовал путь держать? — Он с минуту помолчал. Из-под его густых бровей блеснула пара голубых глаз. — Я бы вам посоветовал пойти по дороге к станции Жуково, там не так опасно. К тому же там живет моя родственница, вдова Евдокия Семеновна Птуха. На нее можете положиться, как на меня.

Вдруг он опасливо глянул за Зяму, усердно почесал себе затылок, словно говоря: «А твои дела, братец, плохи». Зяма не сразу сообразил, в чем дело, но старик не дал ему долго раздумывать. Он его прямо спросил:

— Еврей?

Зяма утвердительно кивнул головой.

— Да, худо… Сам я к ним ничего не имею, честные люди… Но фашист, братец, немного испортил здесь воздух…

Ваня резко вскочил:

— Не беспокойся, дедушка, мы не дадим себя в обиду, не таковские мы.

Уже совсем рассвело. Старик, стоявший у окна, вдруг резко отшатнулся от него и поросшим волосами пальцем указал на улицу. Там появились зеленоватые шинели с черной свастикой на рукавах.

— Они уже шляются тут, эта коричневая саранча. Красноармейцы переждали некоторое время и задворками скрылись из хутора.

…Евдокия Птуха, колхозница, которой было далеко за пятьдесят, стояла у печи и большим ухватом в руках нацелилась было на огромный чугун. Услышав незнакомые шаги, она, не выпуская ухвата из рук, обернулась, и притом так быстро, как это проделывают при штыковом бое. Пришельцы поздоровались с ней и, не медля, передали ей привет от Сергеева. Вдова вынула из печи чугун с кукурузной кашей и пригласила их к столу.

Покончив с едой, Ваня заговорил:

— А теперь, Евдокия Семеновна, у нас к тебе сурьезное дело. Твой кум Сергеев сказал нам, Евдокия Семеновна, что с тобой мы можем говорить откровенно. Так вот. Мы оба — красноармейцы. Меня зовут Ваня Кучер, а его — Зяма Гиммельфарб. Вместе прошли мы огонь и воду. Испытали и стужу и зной. Даже пули не разлучили нас, а теперь, выходит, нам надо расстаться. Скрывать нас двоих будет тебе трудно, это мы понимаем. Кто из нас останется здесь, у тебя, мы сами решим. Ты только должна сказать, пожелаешь ли ты на некоторое время спрятать одного из нас. Как видишь, мы оба еле-еле держимся на ногах.

Евдокия Семеновна на минуту задумалась. Спрятать у себя красноармейца значило рисковать собственной жизнью.

— Это дело мы обмозгуем, — сказала она, — а пока — гайда на чердак.

В ту ночь ни Ваня, ни Зяма так и не заснули. В темноте они приглушенными голосами тихонько препирались: кому остаться здесь, а кому уйти, чтобы пробраться к партизанам.

— Ты остаешься тут, — твердо заявил Ваня после долгого спора.

— Мы оба одинаково ранены, — возражал Зяма.

— Вдвоем нам легче будет добраться до леса.

Ваня настаивал на своем.

Ночь минула, а к согласию они так и не пришли.

Было еще темно, когда они спустились с чердака. В хате на столе уже стоял самовар. Вдова молча налила им по стакану чаю и подала по краюхе хлеба.

— Ну, Евдокия Семеновна? — спросил Ваня, попивая чай.

— А вы между собой уже договорились?

— Мы будем бросать жребий, — ответил Зяма.

Это слово «жребий» было для Вани полной неожиданностью. Ему было совершенно ясно, что остаться здесь должен не он, а Зяма. Он встал и твердо заявил:

— Будьте здоровы, до скорого свидания… — и, вынув из-за пазухи смятую бумажку, протянул ее Зяме. — Спрячь. Мало ли что может случиться! Так знай, что зовут тебя Иван Кучер. — При этом он подмигнул вдове, как бы говоря: «Все в порядке», и ушел.

Зяма, растерянный, остался сидеть на скамье. Бинт на его ране начал сильно промокать, и он собрал все силы, чтоб не свалиться.

— Ну, Иван, — по-свойски вдова хлопнула Зяму по плечу, — полезай как-нибудь обратно на чердак. Еду я тебе буду приносить туда.

За те полтора месяца, что Зяма прожил на чердаке, у него выросла порядочная бородка. Увидев в зеркале русый пушок на своих щеках, Зяма вспомнил свое мальчишеское прозвище «рыжий кот» и усмехнулся.

Но вдову борода эта обрадовала.

— Такой ты мне больше нравишься. Такой ты вызовешь меньше подозрений…

В воскресенье, поздно вечером, когда Зяма сидел с вдовой за столом и пил чай из самовара, неожиданно, не постучавшись, вошел староста села.

Вдова налила старосте чаю, но он отодвинул от себя стакан и сердито пробурчал:

— Я уже закупленный! — и при этом крутнул концы своих длинных усов вверх. Жителям давно было известно, что достаточно взглянуть на усы старосты, чтобы узнать, в каком он настроении. В своей семье и в компании своих приятелей и знакомых он обычно крутил усы вниз. Но когда собирался показать свою власть, он подкручивал концы усов вверх, на немецкий манер.

— Твой жених? — с ехидцей спросил он, кивнув на Зяму.