Над бездной

Катилина упал духом, но неукротимо стремился к своей цели: одолеть или погибнуть. Не страшили его никакие меры консула.

Наконец злодея позвали на суд Сената.

Не дав произнести обвинительного акта, Катилина вскричал: — Кто дал вам право звать меня к суду без вины? ни в чем не виноват. Мой обвинитель, кто бы он ни был, — низкий лжец!

— Долго ли еще будешь ты, Катилина, употреблять во зло наше терпение? — сказал Цицерон, величественно взойдя на ораторскую трибуну, — долго ли будешь неистово издеваться над нами? чего ты домогаешься твоею неслыханною наглостью? везде стража; город на военном положении, все жители в страхе, все благонамеренные граждане спешат на защиту отечества; тебе все это нипочем! Разве не ясно для тебя, что твои намерения известны нам? разве ты не понимаешь, что единодушие благонамеренных граждан сковало твой злодейский заговор?

Долго говорил знаменитый оратор свою бессмертную речь, обличая злодея в его замыслах, сознаваясь в своей собственной медленности действий против него, и приводя примеры Истории прошлых веков. Потом он обратился к сенаторам:

— Желал бы я, почтенные сенаторы, назвать себя милосердым, желал бы выставить себя в уровень трудному положению дел в отечестве, но не мог скрыть от вас моей собственной оплошности и недеятельности. В самом сердце Италии, — в ущельях Этрурии, враги отечества стали лагерем, число их растет с каждым днем, а тот, кто вооружил их, кто управляет всеми их движениями, тот самый человек тут, в стенах города, в Сенате. Это внутренний червь, который точит самое сердце нашего отечества не по дням, а по часам.

Он снова обратился к Катилине:

— Катилина, если я повелю схватить тебя и предать смерти, то каждый благонамеренный гражданин будет осуждать меня не за жестокость поступка, а за то, что я медлил… чего ты ждешь еще, Катилина, если самая ночь не служит довольно безопасным покровом для твоих беззаконных сборищ, если стены твоего собственного дома выдают твои тайны? все ярче дня; все открыто.[50]

Он напомнил злодею все его неудавшиеся покушения и замыслы, все числа и дни сборищ в доме Лекки и других.

— Боги бессмертные! — вскричал он, — в какой стране живем мы? что за город? что за отечество? здесь, среди вас, почтенные сенаторы, в этом собрании людей, долженствующих быть цветом и украшением вселенной, вместе с вами сидят люди, замышляющие гибель мою и других моих товарищей!

Обратившись к Катилине, он громовым голосом закричал:

— Ступай вон из города! его ворота для тебя настежь! с нетерпением ждет тебя войско Манлия, как своего вождя.

Его речь гремела. Все притаили дыхание, слушая знаменитого оратора, смело уличавшего врага отечества. Катилина один дерзко смотрел на своего великого противника, изгонявшего его в ссылку.

У злодея достало смелости перебить речь.

— Марк-Туллий, — сказал он, — я готов отправиться в ссылку, но прежде спроси об этом мнение почтенного собрания.

Цицерон умолк. Все молчали. Напрасно ждал Катилина, надеясь, что его сторонники догадаются произвести беспорядок в заседании. Ни один голос не раздался в его пользу.

— Понимаешь ли ты, Катилина, что значит общее молчание? — сказал Цицерон, — они этого желают и потому молчат. Если бы я с такими речами, как к тебе, обратился к Публию Секстию, столь достойному молодому человеку, или к Марку Марцеллу, примерному гражданину, то весь Сенат восстал бы против меня.

Улики за уликами и угрозы за угрозами изрекал Цицерон.

— А ты, Юпитер всемогущий, имя которого начало славиться вместе с жизнью этого города, — воззвал он, подняв руки и взоры к небу, — ты, достойно именуемый опорой и покровителем его и владычества народа римского, защити от Катилины и его сообщников храмы твои и жертвенники, здания и стены этого города, жизнь и имущество граждан, а тех ненавистников добра, врагов отечества, отребье Италии, этот скоп людей, связанных единством зла и преступления, погуби и здесь в мученьях и в будущей жизни обреки их на вечные страданья!

Оратор кончил и сошел с трибуны.

— Почтенные сенаторы, — сказал Катилина, — не верьте всякому, кто клевещет на меня! я происхожу из честного рода и с самой моей юности ничего не желал моему отечеству, кроме всех благ. Вам известно, что и я сам и мои предки оказали немало услуг отечеству. Мне так же неестественно губить и сокрушать общественные порядки, как неестественно с вашей стороны вверять охрану Марку-Туллию, вышедшему из ничтожества! он…

— Враг отечества! вон из Сената! вон из города! — поднялись крики, перебившие речь злодея, хотевшего клеветать на своего противника.

Взбешенный этим, Катилина яростно воскликнул:

— Везде я вижу врагов!.. вы сами вынуждаете меня к крайности, вы сами хотите пожара!.. этот пожар я погашу развалинами Рима!

Глава XXIX. Ловушка захлопнулась!