Над бездной

— Не льсти!.. я сурово очистил бы Рим от всех плевел, но не знаю, возрастил бы или нет я там пшеницу. Может быть, вырвавши плевелы, я позволил бы расти еще худшим тернам, но тернам не расти в Капитолии Вечного Города!.. более сильная рука, нежели моя, сожгла бы эти терны, сожгла бы и меня вместе с ними; настал бы скоро час моей гибели… тогда я умер бы тираном; теперь же я умру, как герой… враги врагов моих очистят мою память.

Глава XLI. Последний бой

При первом блеске утренней зари в лагере Антония трубы проиграли общий сбор.

Трусливый старик сделал самое лучшее, что мог придумать: под предлогом подагры отказался от командования войском, передавши начальство храброму легату Петрею.

Сказав ободрительную речь, Петрей повел легионы и расположил в боевой порядок против лагеря врагов, оставив преторианскую когорту в резерве на пригорке.

Катилина вывел также свои три легиона.

Бой предполагался слишком неравный: не битва, а избиение. Но избиваемые были воодушевлены мужеством отчаяния. Предводитель горячо увещевал своих воинов не сдаваться живыми под топор или в петлю палача. У них еще была последняя искра надежды спасения: возможность пробить себе выход из равнины, окруженной горами, где их заперли враги. Они знали, что всем-то им не уйти живыми, но каждый, как при бросании жребия, ласкался мечтой, что, авось, именно он будет в числе этих немногих спасшихся счастливцев. Только трое не дрожали за себя в этот день: Катилина и Семпрония, решившиеся умереть геройской смертью, и Фламиний-Фламма, не могший сражаться, больной старик; он заперся в своем доме, решившись переждать эту военную бурю, чтобы после нее, под шумок, улизнуть куда-нибудь.

Тихо сошлись обе армии маршем, громадная с крошечной, и завязался бой.

Петрей удивился, встретив неожиданный отпор несломимого мужества. В войске Катилины каждый солдат шел на десятерых, каждый дрался, как лев, до последнего дыхания, не отступая ни на шаг.

Уже день стал клониться к вечеру, а победа не склонялась еще на сторону Петрея.

Консул Антоний стоял на пригорке, где находилась когорта преторианцев, глядя с удивлением на медленный успех отборных ветеранов.

Молодой Фабий, стоя со своим Церинтом, скучал от юношеского нетерпения поскорее отличиться.

— Я вчера говорил Аврелию, что без нас им не победить, — вот и моя правда! — сказал он.

— Рубятся-то как жарко! — воскликнул сын Катуальды, улыбаясь.

— Ах, как скучно стоять на одном месте без дела целый день!.. несчастная лошадь измучилась под седлом… я — в этих латах… плечи мои ноют от непривычки… о, скука!

— Погляди, господин, вон там высокий воин в консульском плаще, должно быть, сам Катилина… гляди, как он носится туда и сюда… ловко он рубится!.. где он, там кучи убитых… он — сущая, воплощенная Смерть!

— Тетя говорила, что старый Вариний прозвал Мертвой Головой прежде всех других именно его. Сегодня оправдается это прозвище. Церинт, я вижу Аврелия.

— Где, господин?

— Вон он на карей лошади в самой густой толпе… оруженосец его еще жив, и их еще не разлучили в суматохе; они вместе бьются, рядом… Церинт!.. ах!.. Аврелий упал с лошади!

— Преторианцы, готовьтесь! — раздалась команда начальника когорты.

Произошла суматоха. Молодые люди быстро вскочили на коней и выстроились в боевой порядок.

— Шагом вперед!

Они спустились с пригорка в долину.

— В карьер!

Преторианцы, как вихрь, налетели на ослабевших врагов, и под натиском свежих сил пали последние остатки армии Катилины.

Бой кончился, не превратившись в избиение, потому что геройское мужество заговорщиков нанесло большой урон армии консула.

Настала темная, дождливая ночь.

Победители разбрелись по полю битвы, отыскивая убитых и раненых друзей.

Фабий и Церинт, здравые и невредимые, как почти все преторианцы, идя вместе с другими воинами, увидели на берегу маленькой горной речки, впадающей в извилистую Арно, группу воинов, хлопочущих о двух раненых.

— Фабий! — окликнул знакомый голос.

— Аврелий!.. друг!.. ты не убит! — радостно вскричал юноша, увидав раненого при свете факелов.

— Я скоро умру… я ранен в бок ударом кинжала.

Оруженосец, тоже раненный в руку, стоял около господина на коленях. Воины заботились о том и другом, перевязывая их раны.

— Я тоже ранен, — горделиво заявил Фабий, — конечно, это пустяки, — три царапины, но все-таки и это — раны за отечество.

— А меня-то как по голове треснули! — хвастался Церинт, — я думал, что прочь отсекут или пополам раскроят… да ничего… каска выдержала.

Раненого Аврелия подняли и повели под руки к лагерю, не имея возможности устроить носилки для него.

— Мне удалось счастливо пересадить господина с его убитого коня на моего и вывезти под защитой наших из сечи, — пояснил оруженосец, Аминандр.

— Ты спас меня, Аминандр… мой отец наградит тебя, — сказал Аврелий, — если же я умру, то все-таки в шатре, среди друзей моих.

— Вот лежит Сульпиций, — заметил один из воинов, — он убит, бедняга!

— Он дышит, — возразил другой, поднесши факел к приподнятому телу.

— Понесем его!

Чрез несколько минут многие разом вскричали: — Аниций!