Над бездной

— Все, только мама расхворалась. Целый месяц она, бедная, бегала из угла в угол по дому, снаряжая меня в поход вместе с тетей. И напекли, и наварили, и насолили, и нажарили, и нашили, и навязали они для меня всего целый воз. Ах, какая беготня была! мама — то захохочет, то заплачет, то наденет на меня всю амуницию, то снимет, то скажет: — Герой ты мой, не посрами чести предков! то — милый ты мой мальчуган, как мне тебя жалко! — и сны-то ей разные снились каждую ночь, то будто я. в Рим въезжаю и везу на копье голову Катилины, моей рукой отрубленную, то будто лежу я одиноко в поле раненый. Всяких амулетов и писаных заклинаний она мне надавала. Если б я это все на себя надел сверху доспехов, как мама советовала, то был бы похож на Пана или Макка наших фарсов[52] со всякими этими побрякушками и записками. Ужасно надоели мне эти приставания!.. я убегал от мамы на берег к девушкам… милые!.. долго теперь мне их не видеть!

— Счастливец ты, Фабий!.. весел ты и беззаботен, точно воробей!.. садись ужинать. Аминандр, не осталось ли чего-нибудь съестного?

— Осталось, господин, — ответил силач и ушел в другую палатку, где была походная кухня.

— Я думаю, что тебе скучно с этим стариком, — сказал Фабий, — а со мной знаешь кто? Церинт, брат наших рыбачек.

— Ему только 17 лет.

— Что ж такое?

— А то что оба вы — мальчишки.

— Да и ты еще не старый ветеран.

— Все же постарше тебя; отец дал мне слугу опытного, старого. Свернете вы себе шеи здесь оба!

Оруженосец принес кушанье; Фабий не отказался от предложенного угощения и стал с удовольствием есть.

— Счастлив ты, Фабий, всем ты счастлив! — воскликнул Аврелий с грустным вздохом, — есть у тебя мать, которую ты почитаешь и любишь. Ах, Фабий! мысль о матери парализует всю мою храбрость. Охотнее пошел бы я сражаться против самого Аннибала под Каннами, нежели против этой шайки злодеев. У них есть переодетые женщины… моя рука дрожит и роняет меч при этой роковой мысли… Фабий, я могу случайно пронзить то сердце, под которым получил жизнь!.. ах, какой ужас!

— Успокойся; твоя мать арестована за убиение Курия, одного из лучших наших лазутчиков.

— Плохое успокоение!.. мою мать ждет казнь.

— Чем же ты виноват?

— Знаю, что ни я, ни батюшка не виновны в ее преступлениях, но, Фабий, она все-таки моя мать… не сметь ни любить, ни чтить матери — ужасно! мать — святое слово, самое святое для человека; женщина, носящая это название, должна быть самою милою, самою дорогою из всех на свете. Счастливее был бы я во сто крат, если б она умерла, рождая Меня, вместо того, чтоб, будучи живой, покинуть меня сиротой в колыбели!.. ни улыбки, ни ласки, ни благословения не получил я от моей матери, встречаясь с ней, как чужой, у общих знакомых.

Сердце мое обливается кровью, когда я вижу, как благородная, добрая тетя Клелия нежно ласкает тебя. Ты — ее сокровище, ее баловень, ее гордость и слава. Я счастлив выбором моей супруги, но мысль о матери не перестает меня мучить.

— Если Целеру удастся сделать обход в тыл Катилине, то завтра бой.

В это самое время в лагере Катилины, в палатке самозваного консула, происходил военный совет, или, лучше сказать, объявление будущих действий, потому что злодей никогда ни с кем не советовался, а только приказывал, изрекал приговоры и объявлял свою волю. С ним были его главные помощники, — Манлий, Фезулан и Кай-Фламиний-Фламма.

— Такой ловкости я не ожидал от пьяницы Дентула, — говорил Катилина, — напрасно я сердился прежде на его слова, что он может кое-что придумать лучше меня; напрасно я сердился на его медленность. Отлично обставил он мое дело! — аллоброги с севера, Юлий[53] из Апулии, Септимий из Пиценской области грянут на Рим вместе со мной, а в столице резня: консул и все патриции перебиты, командовать некому, город пылает, Антоний переходит на мою сторону.

В эту минуту раздался топот подъехавшего во весь опор коня и у палатки кто-то остановился, подслушивая разговор.

— Слава тебе, наш великий консул, наш диктатор, наш император! — закричали вожди, выпивая свои кубки.

— Благодарю, друзья!.. теперь выпьем еще за наше теперешнее благопол…

Его речь была прервана на полуслове вбежавшим воином, который вышиб кубок из руки его.

— Катилина! — вскричал вбежавший, — все пропало!.. беги!.. спасайся сию минуту, если успеешь!

Воин снял шлем со своей головы; его блестящие, белокурые с проседью волосы упали вдоль спины длинной косой.

— Семпрония! — воскликнул изумленный Катилина.

— Да, это я; я прибыла сюда, чтобы спасти тебя или умереть вместе с тобой.

— Лентул…

— Разве ты не знаешь, что он и все твои главные помощники, Цетег, Габиний и другие, казнены?

— Казнены?!