Над бездной

– Нет. Ты поступала правильно. Ты всегда поступала правильно. Жена, мать и врач – ты делала все, что было необходимо, даже если на это уходило все твое время с утра до вечера. Но времена меняются, и Дуги уже не ребенок. Теперь ты не в состоянии программировать его жизнь, как бывало когда-то. Он подрастает. Ему нужно свободное пространство для жизни.

– Я всегда предоставляла ему это пространство.

– Крайне ограниченное. Ты говорила ему, что он должен делать, когда и почему. Отчего бы не позволить ему принимать решения самостоятельно?

– Я только пытаюсь помочь. Жизнь – трудная штука.

– Ты не даешь ему стать настоящим мужчиной, Энджи.

– Но ведь это невозможно. Какой он еще мужчина?

– И он никогда им не станет, если ты будешь продолжать свою прежнюю политику. Ты лишаешь его возможности делать то, чем он может гордиться. Правильно, сейчас он весьма самоуверенный юнец, но со временем, когда он поймет, что не в состоянии принимать собственные решения, так как за него всегда решала ты, мальчик может оказаться в беде. Ты отнимаешь у него чувство собственной значимости, невольно внушаешь ощущение беспомощности, а это настоящая беда. Я знаю. Так ты поступала со мной многие годы.

Она со всхлипом втянула в себя воздух.

– Неправда.

Он утвердительно кивнул головой, медленно и значительно.

– Ты обращаешься с нами как с детьми, словно нам нельзя доверить заботу о самих себе. Ты спланировала наши жизни так, как это устраивает тебя.

– Бен, но это не так! – в отчаянии выкрикнула Энджи.

– Все так, а когда мы пытаемся протестовать, ты поглаживаешь нас по головке и отсылаешь погулять, словно мы слишком неразумны для того, чтобы понять, что такое человеческая жизнь. Это по меньшей мере оскорбительно, Энджи. Оскорбительно и унизительно. Это может привести в ярость кого угодно.

Она видела, как костяшки пальцев рук Бена, лежавших на краю столика, побелели и напряглись. Однако она не придала этому большого значения. Ведь Бен был таким мягким человеком. И своей работой он занимался тоже без всякого шума, без помпы. Он даже где-то был пассивен – в смысле полного отсутствия агрессивности. Эта вспышка ярости была совершенно не в его ключе. Изо всех сил она пыталась понять, что в данную минуту происходит у него в голове.

– Я знаю, ты не слишком доволен моими поздними возвращениями с работы, но ведь это временное явление.

– Да не в поздних возвращениях дело! Главное, как ты ко всему относишься. Тебе даже и в голову не пришло сесть со мной рядом и обсудить, что делать дальше после смерти Мары. Ты уже решила, как быть дальше, но учитывая только свои интересы и интересы своего офиса. Оттого у нас в кухне и появился новый распорядок дня, которому нам следует безоговорочно подчиняться, причем подразумевается, что жалоб не будет. Так вот, расписания и распорядки дня нам больше не подходят. Ни Дуги, ни мне.

У Энджи засосало под ложечкой.

– Но распорядок дня вполне разумный, – продолжала настаивать она. Раньше никто не оспаривал ее право на руководство домом, это было само собой разумеющимся. Она гордилась своей преуспевающей врачебной карьерой, хорошо воспитанным и вежливым сыном и прочным браком. – Ведь, в сущности, вы всем довольны.

– Ну вот, черт возьми. Даже сейчас ты продолжаешь мне внушать, что я должен чувствовать! Хорошо, я заявляю тебе еще раз, что я не всем доволен. Чуть ли не весь день я провожу в этом доме в одиночестве…

– Но ты же работаешь.

– Ну, не все же время. Я иногда делаю перерывы, да и вообще провожу за работой не более пяти часов. А что мне делать, когда я чувствую, что выжат, как лимон? Я прохаживаюсь по этому проклятому пустому и тихому дому и знаю, что одинок, как никто.

– Но это же абсурд, Бен! Вплоть до этой недели я не работала больше шести часов в день…

– Но когда ты дома, ты посвящаешь все свое время Дуги. – Она покачала головой, как бы не соглашаясь с предъявленными обвинениями, но он продолжал: – Это правда, Энджи. На первом месте – твоя карьера, потом твой сын, а уж на последнем месте – я.

Неожиданно Энджи пронзила новая мысль:

– Так ты ревнуешь?

– Даже если и так, то вполне имею на это право. – Он ударил себя кулаком в грудь. – Я еще мужчина, и человек к тому же. Мне нужно женское общество.

– Ты сам выбрал занятие, требующее уединения.

– Я выбирал занятие, к которому у меня было призвание, и так случилось, что оно и в самом деле требует уединения, но оно не было таким уединенным, когда мы жили в Нью-Йорке, – продолжал он и, казалось, начав, уже не мог остановиться. – Я мог лично доставлять свои рисунки, а потом пойти куда-нибудь поесть с ребятами из редакции. Я мог сколько угодно времени проводить в читальном зале городской библиотеки, а сейчас у меня появилось кабельное телевидение дома для стимуляции. Так что мне еще везет, Энджи.

Получалось так, что Бен был готов обвинить ее буквально во всех смертных грехах. Душа Энджи разрывалась на части от волнения и негодования.

– Сейчас ты начнешь говорить, что Вермонт тоже ненавидишь. Однако ты поехал сюда вместе со всеми, и даже не поморщился!