Над Доном-рекой

Разлилось небо над Доном. Высокое, далёкое… Звёзды в реке колышутся, щука плещется, хвостом бьет, срывая с крючка наживку… В серовато-лиловой дали размыты очертания берегов, смотришь сквозь туман, не разберешь: закат ли, рассвет…

Босиком ступая по шелковистой траве, прошла казачка по воду. Ойкнула, шагнув в прохладную воду, не снимая коромысло с плеча наклонилась, наполняя ведра. Тонкие щиколотки мелькнули и спрятались под оборкой длинной малиновой юбки…

На берегу у реки татарник алеет. Колючка-недотрога, а малиновые головки цветов для сердца милее розы…

Мысли путаются. Неужто закат такой ранний? Или поздний восход?

И Варя, Варюшка в красной кофте с баской нагнулась, выбирая на мостках рыбу…

– Прости меня, Варенька, изломал я наши жизни.

***

– Варвара Платоновна, взгляните, будьте любезны… Не в себе солдатик, что ли?

Красные в городе или белые, дорожки от снега вместо дворника никто не почистит. Акимыч всего пару раз взмахнул лопатой, да и приметил возле скамейки на снегу человека. Без шапки, на ветхой солдатской шинели погоны срезаны, на ногах драные опорки, а тонкие, смуглые пальцы рук беспокойно шевелятся, словно ищут что-то…

Варя подошла, наклонилась, с трудом удержалась от вскрика:

– Николай Алексеевич приёел уже?

– Так и не уходил он.

– Акимыч, пожалуйста, найди его, позови…

Дворник пригладил усы, отставил лопату в сторону:

– Не беспокойтесь, Варвара Платоновна, сделаю.

Опустившись на колени, сорвала с себя платок, положила солдату под голову, взяла руку, чтоб проверить пульс, не удержалась, прижала холодную ладонь к губам…

– Что, ещё один неизвестный? – заскрипел снег под сапогами врача. – Варвара Платоновна, почему вы здесь? Я же вас вчера отпустил.

– Помогите, Николай Алексеевич, пульс еле слышен…

– Сейчас, сейчас…

В смотровой хирург огорченно развел руками:

– Обидно сознавать себя не волшебником. У пациента гангрена в результате осколочного ранения ноги. Недавно перенесенный тиф дал осложнение на сердце. Да и не молод уже. Боюсь, шансов нет.

– Ампутация? – вздрогнула Варя.

– И ампутация не поможет. Я вообще не понимаю, как он дошёл сюда. Не мог он с такой ногой и шага сделать, падал бы, кричал от боли… А для операции – время упущено.

– Николай Алексеевич, – Варя не заметила, как схватила доктора за рукав, развернула к себе лицом, – я вас очень прошу, не отказывайтесь, давайте попробуем. Я буду вам ассистировать. Он сильный, раз дошел сюда, выдержит.

– Думаете? – хирург вздохнул, размял кисти рук. – Может, вы и правы. В конце концов, очереди в операционную у нас нет. И раз уж дошёл… Записывайте в операционный журнал: неизвестный солдат, возраст за шестьдесят… Господи, кто же его воевать взял в таком возрасте…

– Степцов Харитон Трофимович, – поправила Варя, – пятьдесят восемь лет.

– Варвара Платоновна, это ваш знакомый? – догадался хирург и помрачнел. – Но вы же понимаете: шансов на то, что мы ему поможем – почти нет.

– «Почти» – уже что-то, – Варя упрямо посмотрела собеседнику в глаза, – давайте оперировать, Николай Алексеевич.

– Ну, будь по-вашему…

***

«Помнишь Митьку, Варюша? Летал воробушек по холерному бараку, крошки клевал… Почему-то думалось: он – та ниточка, которая между нами протянулась, а оказалось – наоборот… Как больно, Варя… Почему я всегда терял тех, кого больше любил? Тебя, Дашеньку…

Серый туман заволок глаза. Едва видны плоскодонки на реке. Но восход ведь будет, правда, родная? Бледно-розовые, нежно-оранжевые, палевые… чем выше, тем светлее небеса…Может, и душа: пройдет сквозь боль, и, чем ближе к небу, тем спокойнее… Так ли?

Увезти бы тебя с собой. Чтобы студил щёки рассветный ветер, легкими всплесками шептала река, вдалеке кулики посвистывали, а из камышей, вытянув длинные шеи, подсматривали за нами любопытные цапли…

Как думаешь, Варенька, воробейка наш выжил?..

***

Сколько времени прошло после операции Варя не знала. Ей казалось: всю свою жизнь она вот так сидела рядом, читала молитву за молитвой, по-бабьи взывала: «Господи, умоляю тебя, спаси его», – и быстро-быстро крестилась. Такое родное, любимое лицо казалось безжизненным: пожелтевшая сухая кожа, впалые закрытые глаза, разбросанные по подушке отросшие седые волосы, седая, давно нестриженная борода… Время от времени крылья носа, заострившегося на истощенном лице, вздрагивали, губы приоткрывались, вырывалось какое-то бормотание, и опять лишь едва заметно вздымалась грудь.

      Несколько раз заходил Николай Алексеевич, щупал пульс, вздыхал. Последний раз сказал:

– У нас, к сожалению, не осталось лекарств для стабилизации сердечной деятельности. Хорошо бы, когда придет в себя, несколько глотков шампанского – поддержать сердце, да где же взять…

Варя побежала в дворницкую, высыпала в руку Акимыча все деньги, которые были в сумке:

– Акимыч, родненький, найди…

– Попробую, Варвара Платоновна, – почесал затылок Акимыч, – но не обещаюсь. Непростое дело. А к вам давеча, как вы на операции были, племянник заходил.

– Да… – Варя вспомнила, что ее, наверное, ждут. – Акимыч, если вдруг опять зайдет, скажи, пусть едут без меня. Я тут останусь.