Над Доном-рекой

Обветренное, почти багровое лицо генерала, серые прищуренные глаза, спрятанные за очками с круглыми стеклами, не выражали никаких чувств, но Варе все равно казалось: ему зябко в распахнутой шинели из солдатского сукна на малиновой подкладке. Распахнутой специально, чтобы все увидели серебряный терновый венец с мечом на георгиевской ленте⁸. Знак этот словно давал генералу моральное право на тот приказ, который он привёз: эвакуировать медицинский персонал и, на усмотрение врачей, часть раненых вместе с отступающими воинскими соединениями.

Главврач принял решение эвакуировать среднетяжелых. Тех, кто наверняка выдержит переезд на подводах до Батайска, где стоит санитарный поезд. Раненые, которые могли ходить, ушли пешком, с тяжелоранеными, которые были в сознании, Варя и другие медсестры боялись встречаться глазами: такое отчаяние читалось на их лицах.

Никто не знал: доберутся ли раненые до Батайска и что их там ждет, но всем казалось: уже сейчас проходит деление на тех, кому суждено выжить, а кому – нет.

Сегодня они тоже весь день ожидали транспорт, а поздним вечером Варю подозвал врач в застиранном медицинском халате. На худом, посеревшем от постоянного недосыпания лице, выделялись крупный нос, тонкие губы с когда-то элегантной щеточкой усов да тяжелые мешки под выпуклыми черными глазами:

– Варвара Платоновна, ждать нечего, подвод больше не будет. Я назначил врачей и сестер, которые останутся в палатах с тяжелоранеными, а вам лучше уйти. Вы сделали всё, что могли. Слышал, у вас есть племянник?

– Да, Николай Алексеевич.

– Вот и уходите, пока не поздно, с ним за Дон. С мужчиной – надежнее.

Врач этот был хирургом – от Бога. Четыре года назад он переехал в Ростов с Варшавским университетом, в прошлом году стал заведовать клиникой госпитальной хирургии в Донском университете. И теперь у Вари не укладывалось в голове: как она, простая сестра милосердия, уедет, а он останется, быть может, погибнет…

– Но… как же вы?

Николай Алексеевич резко отвернулся, заканчивая разговор:

– Поторапливайтесь, Варвара Платоновна. Мы – как Бог даст. Может, обойдется…

      Обойдется… За последние два года власть в городе менялась часто. В начале восемнадцатого – два с половиной месяца правили Советы. Варя наизусть выучила рассказ невестки, как ночью в дом ворвалась вооруженная группа солдат с требованием сдать золотые монеты и драгоценности. Елизавета Александровна, рассказывая, каждый раз начинала всхлипывать, тереть кружевным платочком глаза, причитать:

– Всё перерыли: в комодах, шкафах, в любимом бюро Степы каждый ящичек простучали: двойные стенки искали, перины перещупали, даже пианино не пожалели, – в этом месте Елизавета Александровна начинала победоносно улыбаться, – а то, что я драгоценности, оставленные батюшкой, в лифчик Ленке, горничной, засунула, у той грудь в три раза выросла – не догадались. Я так и думала: свою они не заподозрят.

      Люди шептались: в районе Балабановских рощ каждый день находили десятки расстрелянных. Стреляли и на улицах. За что? Иногда просто так: померещилось что-то недоброе во взгляде… Красных сменили немцы, потом красновцы, вернулись добровольцы после Ледяного похода. А в Балабановских рощах опять расстрелянные, и на Большой Садовой повешенные на столбах. Говорят, епископ Арсений лично звонил коменданту города, прося убрать с центральных улиц трупы повешенных большевиков накануне Рождества.

Обойдется? Прав был Вася: вековая ненависть с одной стороны и вековое презрение с другой… Кто их примирит…

Вася приехал из госпиталя летом семнадцатого. Уходил на войну романтично настроенный юноша, вернулся – угрюмый мужчина в выгоревшей гимнастерке. Левый рукав выше локтя подвернут и заколот булавками.

Степан не дождался сына: в начале шестнадцатого года тяжело заболел воспалением легких и уже не поднялся с постели, угас. Елизавета Александровна поначалу сыну обрадовалась, но сумрачный, вечно небритый, с провалившимися щеками, он мешал ей бездумно радоваться окружающей жизни, смущал и скептическим отношением ко всему тому, что казалось Елизавете Александровне важным, и своим увечьем, которое Елизавета Александровна не хотела принимать.

Привыкнув за годы войны к бесконечным раненым, Варя не вздрагивала при взгляде на пустой рукав, в отличие от невестки бесконечно не причитала: благодарила Бога, что племянник вернулся живым. Васе с ней было легче, хотя и Варю он сразу предупредил:

– Не спрашивай, ладно? Воевал – как все, не лучше, не хуже. Когда-нибудь, быть может, расскажу, но не сейчас.

Варя не спрашивала. Лишь однажды не удержалась, увидев Васину заметку в «Маленькой газете», выпускаемой на деньги Николая Елпидифоровича. «Маленькая газета», содержала все разделы больших газет, а злости, изливаемой ею на большевиков, хватило бы на несколько крупных изданий.

– Вась, ты на чьей стороне? За кого?

Вася взмахнул остатком искалеченной руки, раздраженно ответил:

– Вот это позволяет мне не быть на чьей-либо стороне. Я, Варя, за себя и за тебя. Мало?

Помолчал и заговорил уже спокойнее: