Над Доном-рекой

– Вспомнил я, Широкий! – грохотал хозяин кабинета. – Третьего дня ко мне посетитель приходил. Прохвост такой: золотые запонки, гранатовая булавка в галстуке, жилет с блёстками… Предложил купить мои склады да хлебные ссыпки в порту. Дескать, предложение исходит от Алексея Ивановича, хорошего знакомого моего по Новочеркасску. И цену в миллион рублей назначил. Понятно, я отказал. Тогда угрожать стал: мол, ещё пожалеешь. Ну, правду сказать, я не сдержался: сначала кулаком по столу стукнул так, что чернильница подлетела, а затем и мордой его по столу отвозил… Вон, смотри, Широкий, до сих пор на столе пятна остались, хотя уж на что секретарь старательно оттирал. Видать, и у него на рубашке – мои чернила пропитались… Рубаха-то точно его, запомнил я эти пуговички, когда он рукавом морду оттирал.

– Пуговички, говорите, Ваше благородие, – Широков раздумчиво почесал скудный клок волос на затылке. – А я, кажись, видел вашего посетителя, когда брал няньку, чтоб в участок вести. В гостях у неё фраер сидел. И точно: булавка в галстуке, жилет с блестками… Я ещё подумал: что этому красавчику от такой невзрачной бабёнки нужно.

– Поедем, Широкий, поедем скорее к ней, голубчик, – Елпидифор Тимофеевич топтался на месте и, что совсем не вязалось с его обликом, просяще заглядывал в глаза унтер-офицеру. – Ты сам подумай: живой ребёнок-то в землю закопан…

***

      Близился полдень, когда Харитон постучал в дом Степана Платоновича:

– С вечера договаривались в порту в конторе встретиться, да всё нет хозяина.

В прихожей, которую по давней станичной привычке называли «сени», его перехватила Варя:

– Харитон Трофимович, что с Петей? Нашли? А то уж и не знаю, что сказать Васеньке, как успокоить.

– Сами-то успокойтесь, Варвара Платоновна.

Харитон отвел глаза: он давно запретил себе любоваться девушкой, но уж больно хороша она была сегодня со своими встревоженными чёрными глазами и высокой грудью, очерченной желтоватым шёлком легкой блузки.

– Нашли Петю, нашли. Воздыхатель няньки подговорил квасника из портового кабака украсть мальчонку. Чтобы городовые не привязались, подарил ему свою одёжу, а сам выкуп с матери в миллион рублей затребовал.

– Целый миллион, – выдохнула Варя, взмахнув ресницами, – откуда же взять такую сумму?

– Да там ещё история была, – махнул рукой Харитон, не в силах оторвать глаз от румянца, заливающего щёки возмущенной Вари.

– Ирод-то уверяет, дескать, про подмётное письмо ничего не знает, а мальчонку он спас: вырвал из рук оборванца и к собственной матери домой привёл. Не знал, где живет парнишка, потому у неё ночевать оставил. Ну, да мне помощник Елпидифора Тимофеевича сказывал, похитителя сегодня с тем квасником сведут, тогда уж ему не отвертеться. Как пить дать, признается, и по чьей указке действовал.

– Не признается. И не сведут.

За открытой дверью столовой стоял бледный Степан Платонович. В дрожащей руке газета «Ростовские-на-Дону известия».

– В городе холера. Уже два смертных случая: один на вокзале, второй – в кабаке, какой-то оборванец трехпалый. Похоже, твой знакомец, Харитон.

– Значит, порт…

– Думаю, не более как через неделю порт обезлюдеет. А тебя, Харитон, пока эпидемия не минует, я прошу не посещать наш дом.

***

Двери в холерные бараки не закрываются. И то сказать: любопытствующих отпугнет смрад и боязнь заразы, а тех, кого приведет горе, не остановишь.

Каждый входящий в барак ощущает границу, отделяющую жизнь от смерти, и невольно на мгновение задерживается, прежде чем ступить за порог. Лишь Митька бестрепетно пересекает эту невидимую грань и без устали снует то в барак, то обратно. Ещё минуту назад сидел возле бочки с водой, купался в лужице, чистил пёрышки, а уже перелетает от одной кровати к другой, ищет на полу крошки…

Больные следят глазами за легким пушистым комочком, и пересохшие губы складываются в подобие улыбки: «Митька прилетел». Кто окрестил воробья Митькой – неизвестно, быть может, он уже давно переехал на погост, но имя прижилось. Обессилевшие больные проклинают врачей, подозревая, что те экономят на лекарствах, могут обругать падающую от усталости сестру милосердия или даже богохульствовать, прогоняя священника: «Рано пришёл! Не готов я к исповеди». Но в Митьке, этой маленькой птичке с коричневато-бурой головкой, с чёрным пятнышком на шейке и серым брюшком они с замиранием сердца видят свои души. И пока он летает, надеются…

Варя пришла работать в холерный барак после нелегкого разговора с братом. Степан категорически возражал против того, чтобы она приносила в дом заразу. Да Варя и сама понимала: Васеньку с Лизой надо оберегать от всех напастей, но смотреть из окна, как без помощи умирают люди, выше её сил.