Над гнездом кукушки

– Скорее всего, заработает первоклассную грыжу, – говорит Хардинг. – Ну, ладно тебе, Макмёрфи, хватит валять дурака; никому такое не под силу.

– Назад, слюнтяи, вы тратите мой кислород.

Макмёрфи переставляет ноги, ища опору получше, снова вытирает руки о штаны, затем нагибается и хватается за рычаги по бокам тумбы. Когда он тужится, ребята гикают и хихикают. Он расслабляется, выпрямляется и снова переставляет ноги.

– Сдулся? – ухмыляется Фредриксон.

– Я только размялся. Сейчас возьмусь по-настоящему. – И снова хватает эти рычаги.

И внезапно никто уже не гикает. Руки у него набухают, и вены надуваются. Он зажмуривается и оскаливается. Голова откидывается, и жилы у него на шее натягиваются, точно канаты, идущие от головы к рукам. Он дрожит всем телом, пытаясь поднять то, что ему не по силам, и он это знает, и все это знают.

Но, на какую-то секунду, когда мы слышим скрип цемента под ногами, мы думаем: боже правый, он сможет.

Затем он с шумом выдыхает и без сил отваливается к стене. На рычагах осталась кровь. С минуту он тяжело дышит, привалившись к стене, с закрытыми глазами. Всем слышно его хриплое дыхание; все молчат.

Он открывает глаза и оглядывает всех нас, одного за другим, даже меня. Затем выуживает из карманов все расписки, что собрал в покер за несколько дней. Он склоняется над столом и пытается разложить их по порядку, но вместо рук у него красные клешни, и пальцы не слушаются.

Наконец он бросает все расписки на пол – там, наверно, долларов на сорок-пятьдесят с каждого – и выходит из душевой. В дверях он оборачивается и обводит всех взглядом.

– Но я хотя бы попытался, – говорит он. – Уж это, черт возьми, я сделал, разве нет?

И он выходит, оставив на полу ворох бумажек, до которых ему нет дела.

12

В комнате для персонала врач-консультант с серой паутиной на желтом черепе разговаривает с практикантами.

Я мету пол рядом.

– О, а этот тут зачем?

Он смотрит на меня как на какого-то жука. Один из практикантов указывает себе на уши, давая понять, что я глухой, и консультант продолжает разговор.

Я толкаю швабру мимо большой картины, которую как-то раз принес типчик из общественных связей, когда был такой туман, что я не мог его видеть. На картине парень ловит рыбу на мушку где-то в горах, возможно, в Очоко, под Пейнвиллом: за соснами вздымаются заснеженные пики, вдоль ручья тянутся длинные белые тополя, кое-где торчат едко-зеленые клочки щавеля. Парень забрасывает мушку в заводь за скалой. Но мушка тут не годится, тут надо бы икринку на крючке номер шесть, а на мушку лучше пониже ловить, на стремнине.

Между тополей видна тропа, и я иду по ней, толкая швабру, присаживаюсь на валун и оглядываюсь через раму на консультанта, говорящего с практикантами. Вижу, как он тычет себя пальцем в ладонь, что-то доказывая, но голоса не слышу из-за шума студеного бурливого ручья, бегущего по камням. С гор дует ветер, принося запах снега. Вижу кротовые норы в зарослях амброзии. Приятное местечко, чтобы вытянуть ноги и расслабиться.

Забываешь, если вот так не присядешь, не оглянешься на прошлое, как было в старой больнице. Там на стенах не было таких местечек, куда можно забраться. Не было ни телевизора, ни бассейна, и курицу дважды в месяц не давали. Ничего там не было, кроме стен и стульев, и смирительных рубашек, из каких за несколько часов насилу вывернешься. Они с тех пор многому научились.

– Далеко мы продвинулись, – говорят общественные связи.

Они сделали жизнь очень приятной на вид с помощью картин, декора и хромовых кранов в ванной.

– Если кто-то и захочет сбежать из такого приятного места, – говорят общественные связи, – что ж, с ним что-то не в порядке.

Сзади, в комнате для персонала, врач-консультант отвечает на вопросы практикантов, обхватив себя за локти и дрожа, словно ему холодно. Он тощий и сухой, и одежда полощется у него на костях. Стоит там, обхватив себя за локти, и дрожит. Может, тоже чувствует ветер с заснеженных гор.

13

По вечерам все труднее нахожу мою кровать, приходится ползать на четвереньках, ощупывая пружины, пока не найду заначенные комки жвачки. На туман никто не жалуется. Теперь я понял почему: при всех неудобствах можно спрятаться в нем и чувствовать себя в безопасности. Вот чего Макмёрфи не поймет – что мы хотим быть в безопасности. Он все пытается вытащить нас из тумана на открытое пространство, где нас легко сцапать.

14

Внизу привезли консервы с замороженными органами – сердцами, почками, мозгами и прочим. Слышу, как они катятся в холодильник по угольному желобу. Кто-то – кто, не вижу – говорит, что в беспокойном один тип покончил с собой. Старик Роулер. Отрезал себе яйца и истек кровью, прямо на толчке в уборной, и полдюжины человек рядом с ним ничего не заметили, пока он не свалился мертвый.

Чего не могу понять, это чего им так не терпится; всего-то нужно подождать.

15