Над кромкой воды

– И то ты назовешь домом, и то ты будешь любить, – подытожил Филон.

– Охотно! – согласился Моний.

– Не напоминает ли тебе такая любовь разменную монету на базаре, – продолжал он, – когда ты что-то купил, потратил деньги и должен теперь либо признать это хорошим и любимым, либо поступиться своим себялюбием и признать, что не все – хорошее, что принадлежит тебе (да и принадлежит ли?), и не все плохое, что не твое?!

– А разве не может то, что я купил, быть хорошим и любимым? – лукаво улыбнулся Моний.

– Может. Но каждый предмет имеет великое множество граней, а я лишь привел тебе пример. Конечно, может оказаться так, что ты полюбил землю не потому, что ты ее выбрал и построил на ней дом, расплатился монетой, – а потому обязан любить… Но разве ты не подтвердил, что будешь любить то, что назовешь своим домом?

– Да, – немного замялся селянин, все еще не понимая, к чему клонит Филон.

– Тогда представь, что у тебя нет никаких возможностей выбраться из этой долины…

Моний так шарахнулся, что чуть не слетел с дороги. Лицо его было неотличимо от тумана. Филон же не остановился:

– Скажем, всю долину окружили враги, и попадись ты им в руки – тебе не миновать смертной кары. Твое спасение – лишь в одном: тебе надо переждать месяц в этой долине. Придется построить дом. Когда ты построишь дом – что ты сделаешь?

Филон с добротою взглянул в глаза Мония, но так и не дождался от того «полюблю» – селянин все никак не мог прийти в себе от перспективы пожить месяц в этой долине.

– А у тебя не возникало чувства, что вся эта долина одинаково уютна?

– Да, да: серость и туман везде одинаковы.

– Так что тебе легко будет представить, как ты строишь дом на месте под названием «где-нибудь»… – под это определение сойдет и вот эта самая земля, по которой мы с тобой шагаем. Так что тебе мешает назвать это место своим домом и полюбить его?

Филон мягко улыбался и не мог не отдать должное изворотливости Мония, когда тот, минуту подумав, ответил:

– Хотя бы то обстоятельство, что я не окружен врагами в этой долине.

– И это тебе мешает любить? Но сам подумай – а то я могу тебе доказать – разве любовь зависит от того, насколько ты окружен врагами, и где они тебя застали?

– Нет. Не стоит. Лучше – смотри: мы, кажется, пришли!

И вправду: восклицание его было неслучайно. Горизонт впереди посветлел, туман стал гораздо реже, и через него уже проглядывались знакомые верхушки сосен и дубов.

А еще через десять минут они дошли до развилки дорог: один путь уходил вбок, другой – в гору.

– Что ж. Будем прощаться, мой интересный попутчик! Дальше наши пути расходятся: тебя ждет возвращение под теплый и любимый кров, а меня дорога уводит в новые дали.

– Пойдем ко мне домой! Я тебя угощу за то, что вывел меня из этой мрачной долины, – добродушно отозвался Моний. – Познакомлю с семьей. Посмотришь мой дом – сам увидишь, что грех его не любить!

Глаза Филона, казалось, говорили что-то неизъяснимое, но Моний, переполненный радостью и восторгом, не слышал его.

– Не по дороге нам, Моний, – с теплотой и кротостью ответил странник. – Ты искал уютную гавань, мой же путь лежит в безбрежный океан. Люби свой дом, Моний, люби! Когда ты построишь корабль и отважишься на плаванье, тебе откроются бескрайние горизонты, и ни один туман тогда не сможет удержать твоего стремительного полета! Берегись только порывистых ветров – они будут стараться направить тебя на скалы, но ты вспомни о доме – и увидишь путь к нему. Счастливо, счастливо!

Моний стоял, как вкопанный в родную землю, и непонимающим взглядом провожал Филона, удаляющегося по незнакомой дороге в неведомую даль.

Капля дождя

Ветра почти не было. Любой моряк назвал бы такую погоду несносной: практически полный штиль, и только дождь безжалостно хлещет, заливает улицы грязной водой. Сажа и дым городских труб не видны из-за отлогой стены, сотканной из тысяч и тысяч мелких, неразличимых для глаза, капель.

Свинцовые тучи, пришельцы из неведомых земель, громоздко давили на небо. Всей своей тяжестью, как атлеты-тяжеловесы, наваливались они на твердь небесную, но не могли сокрушить ее. И тогда, в порыве ярости, от бессилия и злобы, изливали они все свои страдания на одурманенную сном землю.

Брызги. Хлюпанье чьих-то промокших ног по лужам. Чей-то окрик за углом дома. И снова – это мерное «тук-тук-бульк-тук-тук», как будто что-то совсем живое сперва ударяется о проржавевшее железо крыши, а затем без сознания срывается в ледяную воду. Еще можно спасти его, стоит только набраться смелости и наперекор всему выбежать в пугающую темноту то безмолвной, а то – полной каких-то нечеловеческих голосов, улицы. Но на шаг отчаяния не хватает воли, и вот уже из другой комнаты доносится тонкий голосок мамы, такой родной и любимый, как песня безмятежного детства:

– Катя! Немедленно иди ужинать – остывает, и спать!