Над кромкой воды

И на этот раз он удачно обогнул все рифы и препятствия, все барьеры, которые когда-то были выстроены Афиной по просьбе Геи – все они были уничтожены, разрушены, снесены великой и неукротимой силой любви. Оставалось всего каких-то несколько часов, которые отделяли его от ее волшебного поцелуя и чарующих добрых глаз. Она ими могла улыбаться так, как никто иной – это всегда удивляло и восхищало его. Всего несколько часов и никаких непредвиденных препятствий впереди… Так ему казалось.

Жизнь любит преподносить нам сюрпризы, а особенно она любит испытывать любовь: а может, это просто порывы первозданного Эроса, может, это всего лишь любовь, которая уйдет, как только появится привычка, или это действительно Любовь? В последнем случае она пройдет через все испытания и станет только сильней, окрепнет, обретет силу, и ничто ее не удержит!

Только пробрался Адей сквозь чащу прибрежного леса, как на пути его выросла гора. Раньше ее здесь не было – это Адей точно помнил.

– Не могла же эта гора вырасти из-под земли в одну ночь? Или ее сюда перенесли титаны? Еще ведь вчера не было и в помине ее!

Ему вспомнился вчерашний день, когда Леония говорила о красоте туч, а ему эти тучи больно ударяли по сердцу, словно предвестник разлуки. Он чувствовал: что-то случится!

Так и сталось сегодня: горная гряда простиралась всюду, насколько хватало глаз. Адей простоял некоторое время у подножия горы и начал поиск тропинок и перевалов, которые соединили б его с возлюбленной. Но гора была словно зачарована: там, куда направлялись его стопы, мигом вырастали заросли кустарника, терзая плоть острыми шипами; по каменистой дороге текли ручьи, делая ее смертельно опасной; камни сверху сыпались, как из рога изобилия, а рычание диких зверей в чаще леса не прекращалось ни на мгновение.

– Где же ты, сокровище моего сердца? Приди ко мне! Ты мне нужна сильней жизни! – взывал он в отчаянии, которое приступило незаметно, как волк к ягненку в темную ночь, когда неусыпный взор пастуха, наконец, потух от неизбежного сна.

Ударил он тогда своим мечом по скале, и полетели осколки камней, но неумолимой была гора.

«Здесь можно только дружить!» – услышал он заунывный нечеловеческий голос, который будто исходил из недр горы. И отступил он, поняв, что задача ему не по плечу.

Предчувствуя

Холодный туман сплошной пеленой объял землю. Уже с самого раннего утра каждый кустик, каждое деревце куталось в его широких одеждах, как маленький ребенок иногда примеряет на себя одежду родителя. Уже рядом с собой трудно было разглядеть хоть что-нибудь в белом ватном покрывале. Воздух то ли дрожал от озноба, то ли звенел. То и дело в нем мелькало что-то смутно знакомое, но разглядеть его никак не удавалось. Ощущения были странные и пугающие: словно весь мир, такой реальный и осязаемый еще вчера, вдруг пропал, канул в непроницаемую бездну, и только зыбкая, призрачная грань непроглядной завесы отделяла неосторожного путника от пустоты. Впрочем, путников было двое, и смелость их от того возросла и пересилила страх.

– Недружелюбны же к нам сегодня боги – так сгустили облака! – воскликнул первый из них, парень в простой крестьянской рубахе, туго подпоясанной истертым ремнем, в башмаках, вид которых был довольно жалок.

– Послушай, Моний, – спокойно ответил второй. – Взгляни на это по-другому. Сам посуди: как быть богам, как им узнать тебя, как им проверить твою волю?

На это Моний сильно вдруг скривился, глаза его, казалось, от удивления стали больше простоватого лица:

– Зачем же проверять меня? Ведь они же – боги, они и так должны все знать обо мне и более меня! Что-то ты тут путаешь, Филон!

Филон, одетый в скромное облачение цвета черного, как ночь, в легких сандалиях походил на странствующего монаха. Его пронзительные глаза вглядывались в сплошное облако тумана, точно и вправду выискивали путь, как обойти пустоту. Ровное дыхание вырывалось из его груди и растворялось в воздухе.

– Послушай, Моний, – повторил Филон, – ведь ты согласишься, что боги вдохнули в тебя жизнь?

– О да, конечно, как иначе?! – засуетился селянин.

– И с тем, что они дали тебе волю жить и мыслить так, как тебе хочется? – продолжал странник.

– Да ты за чудака меня совсем уж держишь! Пусть беден я и многим здесь подвластен, пусть посмеется надо мной любой богач, и кланяться, и пресмыкаться перед многими приходиться, и тело свое принуждать делать работу, за которую получаю больше плетей, нежели монет, но я так думаю, что воля моя принадлежит лишь мне одному!

Тут Моний заулыбался, и улыбка теперь стала казаться шире, чем само лицо. И, видимо вспомнив что-то, разъяснил:

– Ведь знаю, что даже пред кем-либо пресмыкаясь и в поклоне рабском каждый день сгибаясь, в душе я насмехаюсь и презираю состоянье их и силу – никто о том из них и не ведает! Так что о воле этой я знаю. Что еще хотел сказать ты?