Над кукушкиным гнездом

Дзинь-дзинь-дзинь, дрожит рука, прячьтесь все от рыбака… раз, два, три, четыре, пять, тетка ловит кур опять… в небе гуси пролетают, мы сейчас их сосчитаем… первый полетел на юг, а второй вернулся в дом, третий сделал плавный круг над кукушкиным гнездом… тингл-тингл-тэнглтон, гусь летит — выходишь вон…

Так приговаривала моя старенькая бабушка. Мы часами играли в эту игру, сидя рядом с вяленой рыбой и отгоняя мух. Игра называлась «Тингл-тингл-тэнглтон». Я сидел с растопыренными пальцами, и бабушка на каждый слог отсчитывала один мой палец.

Дзинь-дзинь-дзинь (три пальца)… тетка ловит кур опять (двадцать три); с каждым слогом она ритмично касается моих пальцев своей черной, похожей на краба рукой, все мои ногти обращены к ней, как маленькие лица, и каждый хочет, чтобы именно его выбрал гусь.

Я люблю игру и люблю бабушку. Не люблю тетку, которая ловит кур. Не люблю. А вот гуся, что летит над кукушкиным гнездом, люблю. Люблю его и люблю бабушку. В морщинках у нее пыль.

В следующий раз я видел ее уже мертвой, на тротуаре в самом центре Даллза; труп обступили цветастые рубашки — индейцы, скотоводы, сельскохозяйственные рабочие. Отвезли ее на городское кладбище, засыпали глаза красной глиной.

Помню знойное предгрозовое послеобеденное время, когда дикие кролики забегали под колеса дизельных грузовиков.

После подписания контракта у Джо Рыба-в-Бочке было уже двадцать тысяч долларов и три «кадиллака». Но ни на одном из них он не умел ездить.

Вижу игральную кость.

Вижу ее изнутри, сам я на дне кубика. Я груз, заставляю кубик ложиться единицей вверх. Всегда единицей и всегда вверх. Они сработали так, чтобы выбрасывалась только единица, а я груз; меня окружают шесть бугров, как шесть белых подушек, — это шестерка на противоположной стороне кубика, она всегда внизу. А другая кость как сработана? Держу пари, тоже на единицу. Глаза змеи. Он играет в кости с шулерами, а я груз.

Посторонись, бросаю. Эх, дамочка, в карманах пусто, а так хочется новые парадные туфли. Получай. Вот это да-а!

Неудача.

Промок насквозь. Лежу в луже.

Глаза змеи. Снова его пробросили. Вижу над собой единицу. Не может никак выиграть своими шулерскими костями в маленькой улочке за продовольственным магазином в Портленде.

Улочка — это тоннель, здесь холодно, потому что солнце заходит. Можно я… проведаю бабушку? Пожалуйста, мама.

Что он сказал, когда подмигивал?

Первый полетел на юг, а второй вернулся в дом.

Не стой у меня на пути.

Черт тебя побери, сестра, не стой у меня на пути пути ПУТИ!

Мне метать. Э-э. Черт. Неудача. Глаза змеи.

Учительница сказала, у тебя умная голова, сынок, кем-нибудь вырастешь…

Кем, папа? Ткать ковры, как дядя Б. и П. Волк? Плести корзины? Или стану еще одним пьяницей-индейцем?

Послушай, механик, ты индеец?

Совершенно верно.

Должен признаться, ты отлично знаешь язык.

Да.

Хорошо… на три доллара обыкновенного бензина.

У них бы поубавилось спеси, если бы узнали, что происходит между мной и луной. Не обычный индеец, черт…

Тот, кто — не помню, откуда это? — шагает не в ногу, слышит другой барабан.

Снова глаза змеи. Э-э, парень, да эти кости не двигаются.

После похорон бабушки папа, я и дядя Бегущий и Прыгающий Волк откопали ее. Мама не пошла с нами, ни о чем таком она никогда раньше не слышала. Повесить труп на дереве! Любому дурно станет. За осквернение могилы дядя Б. и П. Волк и папа отсидели двадцать дней в вытрезвителе тюрьмы в Даллзе, играя в карты.

Но это же наша мать, черт побери!

Не имеет значения, ребята. Вам не надо было ее трогать. Не знаю, когда вы, чертовы индейцы, это поймете. А теперь скажите, где она? Лучше признайтесь сами.

Пошел ты, бледнолицый, сказал дядя Б. и П. Волк, делая самокрутку. Я не скажу.

Высоко-высоко в горах, в своей постели на высокой сосне, чертит старой рукой вместе с ветром, считает облака под старую считалку:…в небе гуси пролетают…

Что же ты сказал мне, когда подмигнул?

Играет оркестр. Смотри — небо, сегодня Четвертое июля.

Игральные кости остановились.

Снова они добрались до меня с этой машиной… интересно…

Что же он сказал?

…интересно, как Макмерфи удалось сделать меня снова большим?

Он сказал: «Взять мяч».

Они там, снаружи. Черные в белой форме мочатся под дверь на меня, потом придут и свалят на меня, будто я промочил все шесть подушек, на которых лежу. Шестерка. Мне казалось, комната — это игральная кость. Единица, глаз змеи вверху, круг, белый свет в потолке… так вот что я видел… в маленькой комнате-кубике… наверное, уже темно. Сколько часов я находился в отключке? Немного туманит, но я не утону в нем, не спрячусь. Нет… уже никогда…

Я стою, поднялся медленно, чувствую, как между лопатками онемело. Белые подушки на полу изолятора промокли насквозь, когда я находился без сознания. Я пока не мог вспомнить всего, но протер глаза ладонями и начал стараться, чтобы в голове прояснилось. Я очень старался. Еще никогда я сам не пытался выбраться.