Над кукушкиным гнездом

— Привяжите его к постели, мистер Дживер, а я приготовлю лекарство.

* * *

На собраниях группы высказывали свои старые обиды, так долго хранившиеся в душе, что оснований для них уже давно не осталось. Теперь же, когда был рядом Макмерфи и мог их поддержать, пациенты начали цепляться ко всему, что им не нравилось из происходящего в отделении.

— Зачем нужно запирать спальни по выходным? — задает вопрос Чесвик или кто-нибудь еще. — Может человек хотя бы по выходным быть предоставленным самому себе?

— Да, мисс Вредчет, — вставляет Макмерфи. — Почему?

— У нас есть печальный опыт на этот счет: если спальни не запирать, то вы все после завтрака опять уляжетесь спать.

— Это что, смертный грех? То есть я хочу сказать, что все нормальные люди по выходным спят дольше.

— Вы находитесь здесь, в больнице, — она говорит таким тоном, как будто повторяет в сотый раз, — из-за вашей очевидной неспособности жить среди нормальных людей. Мы с доктором считаем, что каждая минута, проведенная в общении с другими пациентами, за редким исключением, оказывает лечебное воздействие, а каждая минута размышлений в одиночестве только усиливает ваше отчуждение.

— Так значит, поэтому на ТТ, ФТ и всякие другие Т нас водят группами по восемь человек?

— Совершенно верно.

— Вы хотите сказать, что это болезнь, когда человек хочет побыть наедине с самим собой?

— Я этого не говорила…

— Значит, если я собрался пойти в уборную облегчиться, то должен прихватить еще семерых, чтобы не давали мне размышлять на унитазе?

Прежде чем она успевает ответить, вскакивает Чесвик и кричит ей:

— Да, это вы имеете в виду?

И другие острые на собрании начинают повторять:

— Да, да, это вы имеете в виду?

Она ждет, когда все утихнут и снова восстановится тишина, и тогда спокойно говорит:

— Если вы успокоитесь и будете вести себя как группа взрослых во время дискуссии, а не как дети на лужайке, мы спросим у доктора, считает ли он, что изменения действующих в отделении правил окажут благотворное влияние. Доктор?

Все знают, каков будет ответ доктора, и он еще не успел открыть рта, как Чесвик уже на ногах со следующей жалобой:

— А как насчет наших сигарет, мисс Вредчет?

— Да, как насчет этого? — возмущаются острые.

Макмерфи опережает сестру с ответом, поворачивается к доктору и на этот раз задает вопрос непосредственно ему:

— Да, док, как насчет наших сигарет? Какое она имеет право держать штабеля сигарет — наших сигарет! — у себя на столе и, когда ей вздумается, выделять нам по пачечке, как будто это ее сигареты. Мне не очень нравится, что я покупаю блок сигарет, а кто-то указывает мне, когда я могу курить.

Доктор наклоняет голову, чтобы посмотреть на сестру через очки. Он не знает, что она прибрала к своим руками сигареты и не дает на них играть в карты.

— Что там с сигаретами, мисс Вредчет? Боюсь, я не совсем…

— Доктор, я считаю, три, четыре, а иногда и пять пачек сигарет в день слишком много для одного человека. Именно это и происходило всю прошлую неделю — после прибытия мистера Макмерфи, — поэтому я подумала, что будет благоразумнее конфисковать все сигареты и выдавать каждому по пачке в день.

Макмерфи наклоняется вперед и громко шепчет Чесвику:

— Слушай следующий указ насчет уборной: каждый берет с собой семь человек, ходит не чаще двух раз в день и только тогда, когда она скажет.

Откидывается в кресле и так громко хохочет, что почти целую минуту никто не может сказать ни слова.

Макмерфи получает массу удовольствия от той неразберихи, которую вносит, и, я думаю, даже удивлен, что не испытывает особого давления со стороны медперсонала; пожалуй, больше всего удивлен, что сестра не находит для него слов посильнее, кроме тех, которые он уже слышал.

— Я-то думал, старая мерзавка чуток покрепче, — говорит он Хардингу после одного из собраний. — Может, чтобы поставить ее на место, только и надо было одернуть ее разок-другой. — Он хмурит брови и продолжает: — А ведет себя так, будто все козыри в ее белом рукаве спрятаны.

Он получает удовольствие от всего этого примерно до следующей среды. Пока не узнал, почему Большая Сестра так уверена в своих картах. По средам они собирают всех, у кого нет какой-нибудь гнили, и ведут в плавательный бассейн, хотим мы того или нет. Когда в отделении бывал туман, я обычно в нем прятался, чтобы не идти. Бассейн всегда меня пугал, я всегда боялся, что вода поглотит меня и я утону, что меня засосет и через канализацию выбросит прямо в море. Еще ребенком, на реке Колумбия, я совсем не боялся воды: ходил по мосткам вокруг водопада, цеплялся за них, вокруг ревела зеленая и белая вода, в водяных брызгах вставали радуги, а на мне не было даже сапог, как на мужчинах. Но когда я увидел, как папа начал бояться разных вещей, то тоже испугался и дошел до того, что даже не мог вынести мелководья.