Над маковым полем

Он вдруг отчётливо осознаёт, что вовсе не является человеком. Вся его текущая размеренная жизнь представляла собой сплошную иллюзию и самообман. Один долгий эфемерный сон, что может развеяться от любого чиха или хлопка. Никакого Купидона никогда не существовало. Всё материальное было придумано им самим. Тем, кого никогда не было. Следовательно, реальность тоже теряет свои права. Удивительным образом предметы рассыпаются на мелкие яркие молекулы, едва отличимые частицы. Красными, жёлтыми, зелёными искрами взлетают к потолку стулья. Ворс ковра, словно горстка песка, кружится в воздухе. Протёртые занавески лёгкой метелью улетучиваются в небытие. Комната несётся в музыкальном хороводе, закручивается в эпицентр Абсолюта. Пол, на котором лежат пятеро ненастоящих тел, скрюченных в позе эмбриона, превращается в пыль. Всё стремительней и стремительней тает жизнь, стираются отпечатки, и Земной шар превращается в мячик для минигольфа, падающий в бездонную лунку. Дух вытворяет такие виражи, словно катается на американских горках без ремня безопасности. Безумный танец сливает их в одну огромную фигуру, сцепляя между собой конечности, объединяя тела, и когда их глотает беззубый рот Чёрной дыры, становится ясно, что в туннеле вращается только отрезанная по локоть рука. На каждом пальце возвышаются головы, напоминающие древних славянских идолов.

Купидон, опасливо озираясь по сторонам, обнаруживает себя средним пальцем, единственным гордо вытянутым вверх. Его сосед справа – Андерсен, а слева прижимается безымянный Лох. На тоненьком мизинчике узнаётся пышная причёска Мэрилин, а на большом, по-геймеровски согнутым персте, таращится очкастый Дали.

Кафка в комнате

Лох ошарашенно озирается по сторонам, пытаясь понять, где они находятся. Все пятеро друзей хором словили какой-то трип, долго кувыркались на сверкающих гирляндах, любуясь мерцающими огнями и звёздной крошкой, а затем оказались в строгом заведении. Длинная кишка коридора течёт до самого горизонта. Её бока уродуют бесчисленные двери с номерами без закономерности. Общение происходит телепатически. Хоть никто из присутствующих не успевает издать и звука, уже все обмениваются своими догадками.

Дали заверяет, что они попали в рекламное агентство, Мэрилин Монро с пеной у рта доказывает, что оно модельное, а Андерсен внимательно изучает пронумерованные таблички. По его наморщенному лбу можно заключить, что внутри черепа происходит усердная работа мысли.

Лох же, словно пятилетний, прижимается к Купидону и болезненно щурится от ослепительного света.

«Может быть, это Рай?» – безмолвно произносит он.

«Какой Рай, идиот?! Нам всем уготовлена дорожка в Ад!» – ставит ему подзатыльник Дали.

«Детка, не будь пафосным», – правильно замечает Купидон.

«Тихо вы! – толчком энергии прокатывается Андерсеновский крик. – Кажется, я понял, где мы очутились, – таинственно гремит его идея, – вы только поглядите на эти номера, – продолжает рокотать вибрация, – VIII век до нашей эры, VII… идёмте дальше», – взмахом руки приглашает он, и вся группа движется по фарфоровому паркету.

Закрадывается впечатление, что шагать так они могут бесконечно. Время, как и расстояние, пружинкой то растягивается, то сокращается вновь, и неясно, сколько минут или лет они проводят в этом бумажном макете. Порой они натыкаются на извилистые лестницы и резкие повороты, и только кабинетам всё нет конца.

1745-1792… 1799-1837… 1809-1852… 1814-1841… 1818-1883… 1821-1881… 1828-1910… 1860-1904… 1868-1936… 1884-1937 – скользят узнаваемые даты.

«Это ведь годы жизни русских писателей! – восклицает Андерсен. Наткнувшись на знакомые цифры, он окончательно убеждается, что на других этажах размещаются залы авторов Запада и Востока. – Вы хоть представляете, какую гигантскую птицу удачи мы только что поймали?!» – ахает юноша, но, к разочарованию, не зрит отражения своего восторга на лицах товарищей.

Любопытство алым факелом пляшет в его глазах, и его азарт начинает передаваться Лоху.

«Ты хочешь проникнуть в эти комнаты?» – изумляется Лохматый. Лично ему не очень-то хочется впутываться в странные ситуации.

«Именно, – эхом отзывается Андерсен, – и вам рекомендую поступить точно так же», – завороженно добавляет он, отдаляясь и не оборачиваясь. Спустя один дрожащий вздох он скрывается за прямым углом поворота, и компании ничего не остаётся, как разбрестись по стерильно чистому лабиринту.

В одиночестве Лох чувствует себя так неуверенно, словно идёт на операцию по удалению какого-нибудь жизненно важного органа. Внутри живота плещется холодная липкая слизь, руки становятся мокрыми, а лоб покрывается испариной. Лохматый давно не ориентируется в пространстве и не имеет понятия, куда ведут его ноги. Плюнув на всё, он поворачивает первую попавшуюся ручку, над которой знаменуются цифровые закорючки «1883-1924», и оказывается в непривычно тёмной комнатёнке.