Над маковым полем

Но Умберто следует напрячься и для начала определить, в чьи владения наведаться. Интуиция подсказывает, что времени остаётся в обрез, и потому Андерсен должен поспешить. Язык безостановочно облизывает губы, пальцы то сплетаются в замок, то строят другие причудливые фигуры, но это нисколько не помогает совершить выбор. Конечно, самым ярким кандидатом является Гоголь, автор «Мёртвых душ». Известно, что ему не удалось написать два последующих тома. У него не получилось преобразить своих искажённых жадностью персонажей. Его герои не то что до Рая, даже до Чистилища не добрались. Может быть, если Андерсен узнает, какое развитие сюжета планировал писатель, то сможет реализовать его идею? Что если Андерсен доведёт начатую историю до конца? Что если у него получится изменить Чичикова в лучшую сторону и тем самым подать пример всем читателям? Показать им подлинную красоту? Донести то, что безмятежная жизнь по морали возможна? Как же его соблазнял этот вариант!

Но на более глубоком уровне Андерсен понимает, что не упустит шанса повидаться с Джеромом Сэлинджером, создателем мирового бестселлера «Над пропастью во ржи». Именно эта книга, по мнению Андерсена, является воплощением депрессии. Именно она травит молодёжь и наделяет апатию загадкой и изяществом. Да, его суждения звучат довольно громко и враждебно, но зато в них есть честность и прямота. Андерсену ужасно не терпится поспорить с некогда любимым творцом, приблизиться к его таинственной персоне и открыть для себя новые взгляды на ситуацию. Но за какой же дверью скрывается нужный кабинет?

Парень, запыхавшись, бегает по этажам, отбрасывая неподходящие номера и, в конце концов, оказывается на пороге грандиозных изменений. На деревянной дощечке значится: «1919-2010». Дыхание зависает у носа Андерсена, смятение наполнят грудь, а горло охватывает дрожащая неуверенность. И что, стучаться или сразу входить – суетится мокрый юноша. Постучав и не встретив ответа, он распахивает дверцу и следует внутрь.

Комната обставлена поразительно скромно, а её хозяин, судя по позе и абсолютно разглаженному лицу, медитирует или занимается чем-то вроде этого. Немного полюбовавшись гармонией и насладившись полнотой мига, Андерсен всё же решается его прервать.

«Мистер Сэлинджер, – пробует воздух, – добрый день, – шаблонно продолжает Андерсен, хотя не уверен, существует ли понятие времени в загробном мире, и даже если оно есть, не факт, что сейчас день. Даже не факт, что он добрый. – Я бы хотел побеседовать с вами», – кашляет он.

«Я не даю интервью, – катится ровный голос, – и вообще, я не желаю общаться с людьми», – холодно чеканит он.

Ну вот, расстраивается Андерсен.

«Что Вы? Я ни в коем разе не собирался Вас записывать или обижать. Всё, что мне нужно, касается только Вас и Холдена Колфилда».

«Холдена Колфилда? – ведёт бровью буддист. – Что ж, я готов ответить на твои вопросы», – снисходит он.

«Правда? Здорово! – радуется победе скиталец, но тут же ловит недовольный взгляд. – Видите ли, – начинает он, – в современном двадцать первом веке люди, особенно молодое поколение, погрязли в депрессии и однообразной рутине. Скука стала самым распространённым явлением, а внутренний разлад символизирует возвышенность над остальным невежественным скотом. Я думаю, что на эту моду значительно повлияла литература. Ваш Холден Колфилд подаёт дурной пример. Он пропагандирует несчастье и всё такое», – осторожно подбирает слова Андерсен, но читает в глазах собеседника однозначное несогласие.

«Чего же тебе от меня надо?» – резко прерывает его Сэлинджер.

«Я хотел бы помочь Холдену. Сделать его чуточку веселее. Ну, исправить текст…» – аккуратно бормочет Андерсен, понимая, что обречён встретить отказ, сопровождаемый шквалом негодования.

Но Джером хоть и выглядит оскорблённым, держится вполне вежливо и достойно. Всё-таки годы медитации не проходят даром.

«Нет, – качает головой он, – нет. Холден Колфилд настоящий. Он не будет лицемерить. Я лишь отражал боль существования предельно правдиво. Я говорил от лица всех подростков. С помощью Колфилда они обретали голос. Я лишь писал о том, что есть. Ничего не выдумывал. Я всегда стремился быть честным. Зачем же приукрашивать жизнь? Это липа».

«Но именно такие романы порождают любовь к унынию! – не унимается Андерсен. – Герои ведут за собой целые толпы, и именно они сталкивают детей в пропасть!» – разгорячается он.

Фразы, словно пули из браунинга, вылетают из его горла и ранят в самое сердце. Подобные метафоры Лох называет штампами.

«Что? – внезапно откликается писатель. Видимо, на него действует последнее изречение. – Холден толкает детей в… пропасть? Нет, он ловит их. Спасает», – сухо жеуёт челюстями бывший кумир.

«Только на практике всё иначе», – хмыкает Андерсен, ликуя, что нащупал больную точку. Разгадал Ахиллесову пяту.

«Что ж, я всё равно ничего не могу сделать. Значит, одно вызывает другое», – пожимает плечами Сэлинджер.

«Тогда на что же всё опирается?» – вызывающе спрашивает Андерсен.

«На нас самих», – задумчиво отзывается Джером.