Над маковым полем

После того как Андерсен приходит в себя и проводит ночь на улице, он понимает две вещи: первая – за помощь могут убить; вторая – выбраться из пропасти будет не так-то просто. Мэрилин отчаянно цепляется за свои убеждения и слепо лелеет мысли о похудении. Лох, как всегда, выглядит угрюмым, а Дали лазит в телефоне. Почему они все без Умберто в голове? Андерсен уже не знает, что предпринять, чтобы поднять моральный дух товарищей. Как дураки, стоят они октябрьской ночью и жгут бумажки, наделяя этот процесс ритуальным значением. Но к утру компания замерзает, словно на девятом кругу Ада по Данте.

– Как в холодильнике, – говорит Мэрилин Монро.

– Как в холодильнике, – соглашается Купидон.

И они возвращаются в скрипучую квартиру. По очереди принимают горячий душ и укладываются по своим краям. Андерсен разделяет диван с Дали, а на двухместной постели ютятся Лох, Купидон и Монро.

Андерсен неподвижно лежит у стены, стараясь не отвлекаться на пиканье игры Дали. Самодельный браслет-шамбала из деревянных бусин мирно окольцовывает запястье, широкая футболка слегка прилипает к телу. В ванной до сих пор зависает Лох, то ли выдавливая угри, то ли… То ли ища местечко, куда воткнуть.

Как-то незаметно и моментально Андерсена покидают силы. Его уже вконец изматывает борьба с пессимизмом и постоянные провалы. Вначале он разочаровывается в классике, теперь разочаровывается в себе. Под метроном собственного сердца юноша отдаётся в лапы поверхностного сна.

Со всех четырёх сторон его окружает нежное аквамариновое небо. Оно забирается под одежду, окутывает воздушным шарфом и несёт по своему течению. Внизу тянутся холмистые равнины, кляксы озёр и крошечные домики. Вскоре гармоничный пейзаж сменяет окраску, и кажется, что его затапливает алый клюквенный сок. Что бурная кровь, неважно какого резуса и фактора, наполняет безмятежную долину. Бескрайнее поле маков вспыхивает, словно факел, и дух замирает от восхищения, и невероятный покой обосновывается в груди. Кажется, что на эту картину можно смотреть двадцать пять часов в сутки. Любоваться ею. Отдаваться созерцанию. Быть наедине с природой. Но помимо чёрных семян в багряном океане виднеются спящие дети. Их одежда грязная и порванная, а кожа серая и исцарапанная. Андерсен ясно осознаёт, что они больны, и хочет выдернуть их из обманчивых грёз. Летящий юноша кричит, что есть мочи, стараясь достучаться до их разума, но дети остаются глухи. Они не слышат его. Или не желают слышать. Они утопают в выдуманном счастье. Растворяются в тепле. Таят в ласковой мягкости собственных тел. Они уже ушли в опиумный мир. В наркотический мираж. В маковое великолепие. И Андерсен ничего не может поделать.

Чайка по имени Андерсен

Страдать легко. Страдать модно. Страдать выгодно.

Лох любит лекарства Купидона не только за минуты растворения в сладком сиропе счастья, но и за соматические болячки. За распад личности. За деградацию. За ужасную чесотку и потерю веса. Лох не дыша колдует над ватой, ложкой и стрелой. Замирая от экстаза, внутривенно вводит порцию любви. Лох путается в плюшевых щупальцах солнца и садится на пол. Прямо в лужу.

– Здравствуйте, уважаемая пьяная лужа, – невнятно говорит он, – позволите ли вы утонуть в вашем глубоководном животе? – хихикает он и принимается плескаться.

Вскоре лужа вырастает до океана, и Лоху чудится, что он голышом нежится на нагретом песке и улыбается кричащим чайкам. Но вскоре бледно-жёлтый диск закрывает огромное тёмное пятно, а чайка обретает человеческий баритон.

– Что с тобой, Лох? – тихо спрашивает Чайка.

– Что с твоими глазами, Лох? – громче спрашивает Чайка.

– Дай мне показать тебе прелести обычной жизни, Лох, – жалобно просит Чайка.

– Мхм-мхм, – щурится Лохматый, махая руками, словно крыльями.

– Лох? – теряется Чайка, но хватает его под мышками и уносит с собой за причудливые холмы и волнистые деревья.

Весь мир приобретает формы экспрессионизма. Он изгибается, растекается, как кисель, и приковывает к дивным фигурам. Теперь понятно, откуда Эдвард Мунк и Ван Гог набрались таких впечатлений. Может быть, и Лох станет художником? Живописцем двадцать первого века? Он сольёт предметы воедино, рыб поместит на ветки, а птиц заключит под землю. Цветы начнут опылять пчёл, огонь убивать воду, а добро побеждать зло. Осень покрасит волосы в розовый, собаки начнут мяукать, а люди улыбаться. Лох превратит реальность в картинку, а полотно в действительность, и все будут уважительно снимать шляпы, здороваясь с застенчивым парнем, а он отказываться давать интервью. Но самое главное, что Купидон скажет: «Какой талантливый пупсик!» Он восхитится им, согреет в своих поцелуях, и их тела обернутся одним существом вроде двуглавого орла или Орфа.

Чайка бережно опускает его в своё коричневое гнездо, садится рядом и смотрит выразительными грустными глазами. Очень странная чайка.

Обещание