Над окошком месяц

— Это хорошо, что у вас первый класс и положительная характеристика, но аттестат ваш весь в трояках. Вам, если даже поступите, будет трудно учиться.

Долгое молчание повисло в кабинете с коврами. Я не знал, что мне говорить. Не скажешь же, как маме когда-то говорил, оправдываясь, что преподаватели были несправедливы.

— А что он мог ещё? — заговорил второй полковник в тягостной для меня тишине. — Я тоже из деревни, тоже с трояками, знаю, как там живут дети. Спасибо ему, что хоть школу закончил. Им при жизни памятники надо ставить! Думаю, это не должно быть препятствием.

И я осмелел.

— Иркутское училище я закончил без троек, — сказал я. — Пятёрок больше, чем четвёрок.

Пропустили! Спасибо тому полковнику, что поддержал меня. Попутно вспомнился и майор, который принимал у меня экзамен по математике, когда я поступал в Иркутское училище. Отвечал я ему правильно и уверенно: математику я любил и знал неплохо. Майору осталось объявить оценку. Он медлил. Я посмотрел ему в глаза. Они были у него наполнены тоской. Разглядывая мою выцветшую ситцевую рубашонку, мозолистые огрубевшие руки, он долго молчал, потом, как очнувшись, тяжело вздохнул и сказал: «Иди. Хорошо!»

Могу поступать в престижную «Жуковку», но я выбрал и поступил с первого захода в Киевское высшее инженерно-авиационное военное училище ВВС. Киев выбрал, наверное, потому, что мне тайно была мила Украина. Может быть, больше гоголевская, с её тёплыми звёздными ночами, ковыльной степью, по которой ехали когда-то в Сечь Бульба с сыновьями; я часто слышал во сне скрип чумацких повозок, тихие голоса и песни возниц… Много украинских песен знал и я, они ередались мне от отца, а откуда он их взял, могу только догадываться. Подозреваю в себе частицу украинской крови, вот она-то и определила мой выбор. Зов предков-степняков оказался сильнее, и он был услышан.

Новое окружение заметно отличалось от прежнего, сказывался закон естественного отбора.

Мысли, цели, поведение моих новых коллег были иными, более интересными. Взгляды на происходящее нередко разнились, от этого были часто споры. Спорили о прочитанных книгах, кино, спектаклях театров. Неоднозначное отношение было к опере, многие предпочтение отдавали весёлому жанру — оперетте. Кстати, и моё знакомство с оперой начиналось через оперетту. В Иркутске был очень хороший, как мне казалось, театр оперетты, а оперного совсем не было, и нас, курсантов, изредка «выводили» в цивилизованное общество для знакомства с лучшими образцами искусства. Почти весь репертуар театра нам был хорошо знаком, и после спектакля у всех было какое-то празднично-приподнятое настроение, хотелось самим петь.

С оперой я познакомился позже, когда служил в Польше, и, проезжая через Москву во время отпуска, останавливался там дней на десять специально для того, чтобы походить по театрам, музеям, выставкам. Большой театр пришёлся мне по душе. Первая, прослушанная мной опера, — «Русалка» Даргомыжского, хоть и не самая распространённая опера, однако и она мне понравилась. Там же познакомился и с балетом «Лебединое озеро», с известной уже, но не так, как тогда, Плисецкой. Главное — я понял, какое благотворное влияние производит на меня это искусство. По заведённому порядку, прибыв в столичный город Фрунзе, я сразу же побежал в оперу… и понял, как я был прав, отказывая себе в посещении провинциальных театров.

И всё равно главным оставалось кино. Прав был Ленин, придавая этому виду искусства главную роль в воспитании человека. Мне кино очень помогло. Я мальчишкой мёрз в кинозале, где было так же холодно, как и на улице, только ветра не было, чтобы посмотреть или на красивую чужую жизнь, полную яств, песен и любви, или поддержать наших бойцов в атаке против ненавистного врага громким «Уррра!».