Над Припятью

— А немецким генералам, господин фельдмаршал, следует постоянно напоминать, что победитель всегда будет судьей, а побежденный — подсудимым, — пожимая на прощание руку Моделю, буркнул Геринг. Разве этот тучный морфинист, рейхсмаршал, мог предполагать, что такие же слова он вынужден будет произнести в октябре 1945 года после прочтения обвинительного акта, который ему и другим военным преступникам будет вручен перед процессом в Нюрнберге?..

Новый фельдмаршал рейха вышел из салона Гитлера ободренный. Он все еще внушал себе веру в гений фюрера, хотя эта встреча — несмотря ни на что, Модель должен был это признать глубоко в сердце — не произвела на него уже такого впечатления, как когда-то…

— Я доложу фюреру о выполнении задачи раньше, чем обещал, — сказал он несколько позже Кейтелю.

Высокого роста, худощавый, с сильной проседью, фельдмаршал сидел задумавшись, время от времени хмуря свои мохнатые брови. Лицо шефа ставки было мрачным.

— Только бы фронт не двинулся, Вальтер, — ответил он тихо.

— Фронт! Большевики получили передышку. Пока они подтянут резервы, тыловые части, снабжение, пройдет много времени.

Модель чувствовал, что, говоря это, он не был искренен, а лишь старался таким выглядеть только для того, чтобы скрыть тревогу.

— А с этим новым оружием прошу поспешить. Армия ждет его как спасения… Мы должны победить, а потом…

Фельдмаршал Модель не сказал старому другу, что будет потом. Это были его скрытые мечты.

Теперь же, вдали от прекрасных Альп и высокогорной резиденции Гитлера, далеко от Берлина, некогда города триумфов и славы, перед Моделей предстала картина руин польской столицы и теней ее жителей. Он не мог не признать, что во всем этом есть и его «заслуга».

* * *

Не только Модель переживал внутренний душевный разлад и беспокойство, столь обычные у людей, предчувствующих свою гибель. Душевный разлад и тревожные, хотя и глубоко скрытые мысли беспокоили многих немцев. Так было в 1944 году.

А до этого?

…Когда еще вермахт под прикрытием эскадрилий люфтваффе шествовал триумфальным маршем, занимая города и страны, когда с наступлением сумерек прерывались военные действия и солдаты шли на ужин, а потом на заслуженный отдых, никто не сетовал на войну: германские генералы, офицеры и солдаты упивались успехами, в рейхе радовались военным трофеям и рабам из покоренных стран. Но все это изменилось уже на второй год войны с Советским Союзом.

Правда, в течение первых десятков дней войны советско-германский фронт отодвинулся на 350–600 километров в северо-восточном и восточном направлениях. Однако за каждый километр в глубь России немецкие войска расплачивались убитыми, ранеными и уничтоженной техникой.

Уже в конце ноября наступление немецких войск на Москву было остановлено. С этого времени наступательные действия и боевые марши «непобедимых» гитлеровских армий на многих участках фронта утратили силу и размах, превратившись в оборонительные бои. План «молниеносной войны» потерпел крах. Несмотря на территориальные успехи, достигнутые ценою огромных потерь, военные действия не приносили Германии долгожданной победы. А в тылу ее армий все большую роль начало играть польское и советское партизанское движение, которое наносило врагу тяжелые потери.

В январе контрнаступление советских войск под Москвой превратилось на многих участках в общее наступление, и уже в феврале фронт продвинулся далеко на запад от столицы Страны Советов. Эта победа имела всемирное значение: гитлеровские войска потерпели первое стратегическое поражение в ходе осенне-летней кампании. Перед союзническими народами открылась реальная перспектива победы над третьим рейхом. Год спустя советские армии разбили немецкие войска под Сталинградом, на Северном Кавказе, под Курском и вышли к Днепру. Резкий перелом в ходе войны повлек за собой изменения и в настроении многих до тех пор спесивых и уверенных в победе немецких генералов, офицеров и солдат. Как же могло быть иначе, если в ходе этих кампаний немцы потеряли свыше ста дивизий?

Одержанная победа позволила Советской Армии провести в 1944 году ряд крупных наступательных операций, а их успехи, несомненно, повлияли на решение правительств Соединенных Штатов и Англии об открытии второго фронта в Европе, что заметно ухудшало экономическое, военное и политическое положение Германии.