Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

Бью по столу и говорю:
— Для жен с мужьями ты проклятьем стала,
Спознавшись с тем,
Кто хуже всех на свете;
В ответ я слышу: волосы его
Красивы, и, как зимний ветр,
Пронзительны глаза и беспощадны.

У. Б. Йейтс, Отец и дитя[137]

Часть вторая Корниш: 1955-1968

Здесь по обоим берегам

Поля и рощи тут и там,

И оглашает птичий гам

Тропу, которой путь не прям…

Шалота островок…

Четыре серые стены, четыре серых башни

На луг взирают вешний,

И горько безутешна

Шалота госпожа.

Альфред, лорд Теннисон. Госпожа Шалота[138]

7 Ребенок во сне и наяву

«Зачем только я полезла в эту кроличью норку.! И все же-все же… Такая жизнь мне по душе — все тут так необычно! Интересно, что же со мной произошло? Когда я читала сказки, я твердо знала, что такого на свете не бывает! А теперь я сама в них угодила! Обо мне надо написать книжку, большую, хорошую книжку. Вот вырасту и напишу… — Тут Алиса замолчала и грустно прибавила: — Да, но ведь я уже выросла… По крайней мере, здесь мне расти больше некуда».

Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес[139]

Кролик считал, что все его беды оттого, что он опаздывает. Я тоже родилась с опозданием на три недели и вся желтая, с черными-пречерными волосами. Когда медсестра вынесла меня счастливому отцу, он заорал: «Вы принесли не того младенца! Поглядите, это же китайчонок!»

Позже, когда меня разрешили забрать домой, я шокировала его еще раз. Отец бережно взял меня на руки — и вдруг с криком отбросил в сторону. «Хорошо, — говорила мать, — что ты ляпнулась на подушку». Это происшествие зафиксировано в семейном фольклоре следующим образом:

Ах, нечистая ты сила —
Папе руку обмочила!
Пегги: «Если захочу —
И другую обмочу!»[140]

В первых строках повести «Выше стропила, плотники», опубликованной за месяц до моего рождения, Фрэнни Глас — уже не ученица колледжа, ровесница Клэр, а новорожденный младенец. Малютка Фрэнни просыпается с плачем в два часа ночи. Ее старший брат Симор, который где-то с час назад уже грел ей молоко и кормил из бутылочки, теперь, чтобы успокоить девочку, начинает читать ей даосскую легенду. Фрэнни не только тотчас же перестает плакать, но годы спустя «клянется, будто помнит, как Симор ей читал». Автор сообщает нам, что полностью воспроизводит даосскую легенду в начале своей повести «не только потому, что всегда неизменно и настойчиво» рекомендует «родителям и старшим братьям десятимесячных младенцев чтение хорошей прозы как успокоительное средство».

А я не соответствовала миру отцовских произведений. Я не была «немой», и невозможность «спрятать» меня где-нибудь превратила его жизнь в кошмар. Отец рассказывал моим крестным, судье Лернеду Хэнду[141] и его жене, как ужасен был первый месяц, потому что я непрерывно плакала, как они впали в панику, заведя ребенка в такой глуши. «Мы чуть было ее не отдали», — сказал отец. Он даже начал строить себе отдельную хижину за четверть мили от нас, в лесу. А потом периодически затворялся там на несколько дней, оставляя нас с матерью одних в доме своей мечты на опушке леса.

Каким-то чудом я осталась жива, чтобы свидетельствовать — мать не уморила меня. Но она была очень-очень к этому близка. Она решила не подвергать меня тому, что вытворяли с ней в детской няньки и гувернантки. Нет: она сама будет читать мне, петь песенки, кормить грудью и постепенно, без ругани приучать ходить на горшок. Она надеялась, она мечтала о том, что мое детство будет не таким, какое выпало на ее долю, оно и было другим, но трудно воплотить мечту в реальность без помощи и подсказки, без соседей и друзей, одной среди леса. Особенно когда никто о тебе не заботится, когда ты глубоко подавлена и подумываешь о самоубийстве.