Над Самарой звонят колокола

– Вот теперь и вовсе рассеялись все мои сомнения и надежды… Не командиры они своим людям, а кочки болотные! – с резкостью выговорился Иван Кондратьевич. – Стоило собирать на военный совет и толковать с бургомистром и Углицким! Я ему про дубовый, а он свое гнет: осиновый крепче! А того в ум не возьмет, что не для лета изба строится – для зимы! Не на погибель созывал я их, а общей силой устрашить и отогнать прочь набеглых воров. Не уразумели, стало быть… Или не захотели этой истины уразуметь. – На конский храп и стук копыт за спиной обернулся: в земляную крепость въехал прапорщик Панов с двумя есаулами и тридцатью пятью казаками. Прапорщик оставил казаков внутри крепости, а сам поднялся на бастион.

– Вижу, самарцы собрались, словно не по набату, а смотреть заезжих скоморохов с дрессированными медведями, – проговорил недовольный поведением жителей молодой прапорщик. – А у иных вместо оружия в руках праздничные пряники.

– Молчун-собака не слуга во дворе, – угрюмо сказал на это Илья Кутузов. – Вона, поглазели на снежное поле и со смехом расходятся по домам. Знать, страха за день завтрашний в душе не уносят.

– Бог и царица-матушка им судья, – решительно выговорил Иван Кондратьевич. – А на нас присяга и крестное целование, нам и надлежит службу править по долгу и чести, доколь возможности все не исчерпаются… Прапорщик Панов, вышлите дозорных казаков к дальним хуторам и под Смышляевку. Вам, подпоручик Кутузов, оставить часовых на батарее. Остальным солдатам и казакам быть в своих казармах одетыми и при оружии безотлучно. Тревожусь, господа офицеры, отчего воровская шайка не делает немедленного приступа к городу. Может статься, не вся сила их собралась? А может, пушки ждут себе в усиление?.. Я безотлучно буду в канцелярии.

Перейдя на западный угол земляной крепости, Иван Кондратьевич кинул взор на Самару: покинув городскую фортецию, обыватели все так же толпились на перекрестках, на церковных площадях, у закрытых комендантским распоряжением питейных домов. Стоял он долго, смотрел на заволжскую сторону – вдруг да мелькнет на белой глади снегов черная лента гусарских эскадронов? Но время шло, а правый берег все так же был чист, тих и безучастен…

По Большой улице Самары, груженные скарбом, в сторону перевоза на Рождествено потянулись вереницей не менее десятка саней. Часть из них уже вышла на волжский лед и заскользила прочь от города. Приглядевшись с некоторым опозданием к последним саням, Иван Кондратьевнч узнал отъезжающих оставного майора Карачева, капитана Сколкова, поручика Карандеева. Со злостью плюнул вдогон недавним еще, казалось, вечным друзьям и застольникам:

– Вот они, «истинные» слуги твои, матушка-государыня! Вот они, радетели спокойствия и благочестия Отечества! Бегут, словно крысы с корабля, беду учуяв, скарб волокут прочь, бросив приютивший их город. И совесть их не замутится, и душа не заболит о тех, кому по долгу службы стоять здесь намертво! Вот уж воистину: свиные глазы не боятся грязи! Ну так пусть и меня Господь и матушка-государыня не судят строго: во многие души стучался, да, видно, правду люди говорят: чужая совесть – могила… Оборотимся последний раз взором и помыслами на Алексеевский пригород, а там как Господу будет угодно…

2

Государев походный атаман Илья Федорович Арапов, войдя в пригород Алексеевск, разместил свой отряд в ближних к воротам избах возможно кучнее, а сам, опечаленный отбитием из обоза четырех казаков, а пуще всего верного товарища Гаврилы Белого, неспешно ехал вдоль улицы, подыскивая себе место для постоя.

У замерзшего Ладанского озера остановились – четверо алексеевских казачат на больших санках, рискуя сломать голову, катались в сумерках с довольно крутого берега в том месте, где скотина в летнюю пору спускалась на водопой.

– Бывали мы здесь единожды с отцом Киприаном, – вспомнилось Илье Федоровичу давнее. – Когда лед сойдет, от этого озера ладаном запахнет… Оттого и название ему такое – Ладанское.

Илья Арапов не увидел лица Кузьмы Аксака, который ехал чуть позади, но его тяжкий вздох услышал и догадался: и он помнит неугомонного правдолюбца, искателя земли мужицкого счастья – Беловодья – на берегу неведомо как далекого океана…

– Брели мы с отцом Киприаном сибирскими степями, голодали иной раз дня по два и три. Так отец Киприак все пошучивал: «Родных у нас, Илья, много, да лихо тяжкое – пообедать не у кого…» Надобно и нам, Кузьма Петрович, об ужине позаботиться. Слышь-ка, не то корова мычит, не то у меня в животе бурчит… Стой-ка, дядя Кузьма! – вдруг воскликнул Илья Федорович.

Они остановились у просторного подворья, недалеко от спуска к реке Самаре, почти у самого вала с частоколом.

– Что такое? – не сразу сообразил Кузьма Аксак, останавливаясь рядом с атаманом. – Аль лихой человек где мелькнул? – И руку положил на пистоль. Мимо них, поклонами и улыбками приветствуя наезжих гостей, пробежали молодые отроки, наряженные – знать, на посиделки торопятся к кому в избу попросторнее, где и будут веселиться до вторых петухов…