Над Волгой

Володя приподнялся на локте и, вытянув шею, заглянул через раскрытую дверь к отцу. Там, у отца, парадная комната. Там стоит этажерка с книгами, на тумбочке — коричневый радиоприемник, у стены — пестрый диван с полотняной дорожкой на спинке.

Отец стоя читал. Это бывало с ним: возьмет на ходу случайную книгу и, раскрыв, обо всем позабудет. Володя на цыпочках подкрался к отцу. Так и есть! Отец читал о Чайковском. Вчера Володя оставил Ольгину книгу на столе.

— Ступай поешь, — сказал, не отрываясь от книги, отец. — Потом уберешься. Бабушка на выходной собралась.

По воскресеньям бабушка уходила в гости. Она наряжалась в темно-синее, с белым горохом сатиновое платье и уезжала на текстильную фабрику, где больше полувека проработала ткачихой. Три года назад, когда Павлу Афанасьевичу дали в заводском доме на углу Гражданской улицы новую квартиру, бабушка вышла на пенсию. Не думала до смерти оставить станок, но к седьмому десятку силы стали убывать: глаза и руки не те, да и ездить через весь город далеконько.

Фабрика с почестями проводила на отдых знатную ткачиху. Володя помнил торжественный вечер в клубе, президиум за красным столом, бабушкин портрет на стене, выступления рабочих, музыку и бабушкину речь. Она вышла на сцену и низко поклонилась народу.

«Товарищи дорогие! — сказала бабушка. — Мой дед был ткачом. Отец был ткачом. Муж всю жизнь фабрике отдал. Вся наша фамилия… Мне ли фабрика не родна? Каждый станочек в ней дорог. Берегите, товарищи, кровное наше, родное… оставляю на вас».

Зал зашумел, а бабушка заплакала. Володя видел — директор вышел из-за стола, поцеловал бабушку три раза в щеки и заверил ее, что они сберегут народное достояние и будут еще крепче и лучше работать. Бабушка вытерла слезы и сказала:

«Ну, надеюсь. Смотри!»

С тех пор она стала пенсионеркой.

— Повидаю своих, как они там, — сказала бабушка, когда Володя вышел в кухню. Она уже оделась, повязалась пуховым платком и сунула за пазуху узелок с гостинцами.

— Ты сегодня к кому? — спросил Володя.

— По дороге надумаю. Каждый примет с охотой. Хозяйничайте здесь без меня.

По воскресеньям Володя с отцом хозяйничали сами. Первым долгом они натирали полы. Главную прелесть их новой квартиры составляли блестящие, как зеркало, паркетные полы.

Наскоро закусив, Володя развел в бадейке краску. Отец все читал. Он молча посторонился, когда Володя подтанцевал к нему на щетке. Похоже, что сегодня Володе с полами придется управляться одному. Ничего, это ему не в диковинку. Но что так заинтересовало в Чайковском отца? Отец хмурился, улыбался, качал головой. Он закрыл книгу, когда с полами было покончено.

— Большой красоты человек! — с уважением сказал отец. — Как работал! Батюшки мои, как работать умел! Володька, изучить бы нам с тобой его музыку? А?

— Папа, я уже изучаю, — розовея от радости, признался Володя и рассказал все события последнего времени.

Как ни привык Володя к тому, что отец всегда загорался его увлечениями, он не ожидал все же встретить у него такую полную поддержку — уж очень занятие необычное: музыка!

— Одобряю! — воскликнул отец. — Хвалю за смелость, сынок! Изучай! Добивайся! А над докладом мы с тобой поработаем вместе.

Они собрали со всей квартиры половики и потащили во двор выбивать пыль.

Отец продолжал толковать о Чайковском.

— И ведь что удивительно, — говорил он, замахиваясь над ковриком палкой, но так и не хлестнув ни разу, — изо дня в день, час за часом, как рабочий к станку, Петр Ильич — к роялю. Небось мозоли натрудил на руках. И вот слушай… Вот оно как бывает… Работает, работает человек за станком… и… «вдруг самым неожиданным образом является зерно будущего произведения… и неизмеримо блаженство… Забываешь все, делаешься как сумасшедший. Все внутри трепещет и бьется… Одна мысль перегоняет другую». И…

Глядя на преображенное, красивое лицо отца, Володя не мог понять, свои слова он говорит или повторяет Чайковского. Свои? Нет, должно быть, Чайковского.

— То-то и дело, — задумчиво улыбнулся отец. — «Одна мысль перегоняет другую». Эх, закончить бы мне механизм! Помни, Владимир: трудностей испугался — пропал!

Отец так и не выколотил ни одного половика. Володя сам перетряс их, а отец сгреб в охапку и понес вверх по лестнице.

Какой это был хороший день! День, в который ничего не случилось и вместе с тем произошло что-то необыкновенно значительное.

Надо бы готовить обед, но отец предложил:

— Давай проживем сегодня на сухомятке. Бабушка гостюет, журить некому. Махнем-ка на лыжах! Как твое мнение, Владимир?

Они вытащили из чулана лыжи, смазали, натерли суконкой и отправились на главный волжский съезд. Он назывался «Красным» и вел прямо к переправе. Внизу, вдоль всей набережной, тянулась широкая полоса незамерзшей воды. Зимой через нее наводили на лед длинный деревянный мост. С той поры, как на окраине города понастроили заводов, Волга у берега не замерзала. Вода плескалась о кромки льда и урчала всю зиму. Возле моста неподвижно стояла на якоре «Пчелка», хлопотливый пароходик, который с весны до морозов, посвистывая, бегает через Волгу взад и вперед.