Nada

– Почему девять? Гораздо больше! Но мы вначале умирали бездарно – пока не научились делать это правильно. И сейчас практически невозможно отыскать чистого живущего в первый раз. Тебя, Андрей, мы искали целую вечность.

Я знал это. И это на самом деле была целая вечность.

Еще я много чего знал. Я знал, например, что практически все дети живущих в последний раз рождаются «без души», и умирают, не достигнув совершеннолетия, и только первенец точно имеет душу и может разделить ее с другими детьми, и тогда – возможно – они вырастут и состарятся, если не будут разделяться. Я узнал, что шара-ашкуры живут в этом месте около трех тысяч лет, и за это время они смогли исследовать феномен своих контролируемых умираний, составить закономерности и правила.

– А что с Дамилем?

– Дамил поймал твою смерть. Он поймал много чужих смертей и стал межнун – сумасшедший. Мы помогли ему освободиться от смертей. С ним будет все в порядке.

* * *

Мне казалось, что мы просидели несколько лет, но все еще было темно. Как разгоняющийся старый механизм, вновь смазанный, сперва неохотно, со скрипом, а потом все быстрее и быстрее двигались внутри меня разные эпизоды моей жизни, складываясь во все более и более понятный узор. Я вспомнил кое-что из детства – мне было лет шесть. Отец работал в управлении Арзамасской железной дороги. Мы жили в небольшом двухэтажном домишке на улице Линейной, неподалеку от станции Арзамас-1. Мимо нас все время шли составы, мы засыпали и просыпались под бормотание диспетчеров по громкой связи. Это была суббота в самом начале июня, отец спал, мама занималась чем-то по хозяйству. Мы с моим другом, проснувшись пораньше, побежали на рельсы плющить пятаки. Это было строго-настрого запрещено, но разве можно удержать мальчишек от такого классного занятия? Мы поднялись на насыпь, разложили монетки на рельсах и стали ждать поезда. Мой друг, кудрявый синеглазый пацан с редким для тех мест именем Дамиль, вдруг решил пробежаться до Теши – небольшой грязной речушки, протекавшей за линией. Я упирался – ведь скоро должен был пройти поезд, мы уже слышали диспетчеров и видели, как темная змейка вагонов подползает с севера. Но он все канючил:

– Андрейка, давай, ну что тебе, слабо, да? Слабо?

Мне было не слабо, но так хотелось дождаться поезда, собрать вылетевшие из-под колес расплющенные монетки, пахнущие мощью и горячим металлом. Но он все не унимался:

– Андрейке слабо, Андрейка девочка!

– Сам ты как девочка! Дамилька девочка! И зовут тебя Дамиля! Дамиля-Дамиля, девочка Дамиля!

Он бросил в меня горсть камешков и побежал к реке, а я – за ним. Уже у самого обрыва я услышал гудок приближающегося поезда, а потом раздался страшный грохот. Как будто гигантским пинком меня швырнуло на несколько метров вперед, и потом я катился вниз по мягкому глинистому склону на собственной заднице, пока не плюхнулся в мелкую теплую воду, завязнув в податливом иле. Я не понял, что произошло. А в это время товарный поезд, в составе которого было три вагона со взрывчаткой для горных работ, взлетел на воздух, разметав, как спички, железнодорожные пути и две линии окрестных домов, включая и наш. Мои родители остались живы и отделались синяками и ссадинами, но более 50 человек погибли сразу, и почти столько же – впоследствии от ран и ожогов в городских больницах. Вскоре мы уехали из Арзамаса, и я так и не знал, чем там все кончилось. Не зная я, что случилось с тем Дамилем, который буквально спас мне жизнь, уведя из-под надвигающегося взрыва.

Дамиль. Дамил. Теперь я знал, что значит это слово. «Ловушка для смерти». Я вспомнил слова Байгана: «Дамил… Он был полон смерти».

– Байган, – спросил я. – это Дамиль был со мной тогда, в Арзамасе?

– Да, Андрей. Ты очень важен для нас. Мы не могли оставить тебя одного.

– Благодаря ему я остался жив.

– Да, но не это главное. Главное – что в тебе нет чужой смерти.

Я понимал… Во время массовых катастроф выжившие страдают не меньше погибших. Шок смерти разрывает неподготовленные души, и их осколки, как шрапнель, поражают все вокруг. Попавшая в выжившего частичка чужой смерти изменяет всю его жизнь, делает его немного мертвым, немного межнун – сумасшедшим. Хуже того, дети этих пораженных чужой смертью душ также несут в себе этот отпечаток, эту рану, этот отголосок чужой смерти…

– Сам понимаешь, – в продолжение моих мыслей говорил Байган, – в наших краях сотни лет идет война, и не найти уже иль-брик альмар-фати, целой души, которая может вместить мир. К сожалению, Андрей, мы поздно поняли это. Иль-брик альмар-фати – большая редкость в целом мире. Две мировых войны практически не оставили нам шанса…

– А Дамиль? Он остался жив – тогда, в Арзамасе?

– Он жив, Андрей. И он всегда будет с тобой рядом.

* * *