Надейся (СИ)

Город же то пропадал за поворотами, то снова открывался, залитый золотыми лучами осеннего солнца.

И хотя руины пока оставались руинами, что-то поменялось, как будто тлен забвения и серый пепел, оставленный драконом, был сметен со стен заботливыми руками.

Дейл оживал.

Ветка думала о Торине. Она не заснула ни на минуту, и в конце концов сбежала — от невыносимого стыда. Ей показалось, что она ведет себя столь мелочно, и столь унизительно — он воин, герой, прошедший через неслыханные страдания, совершивший множество подвигов; а она — закомплексованная дурочка, которая просит его «не торопиться». Если бы она могла… если бы она была нормальной женщиной… Торин восстанавливал бы возле нее силы, и может, это помогло бы ему. Ветке пока не приходило в голову, что это — вот то самое, и не выговорить! — может нравиться и ей. Поцелуи да, а прочее надо перетерпеть, так как это всегда боль, отвращение, использование и унижение мужчиной женщины (в иное она не верила). Днем тебя могут уважать, и даже может немножко любить, а ночью… ночью вот такие приколы.

Ветка даже не помыслила о том, что сейчас она, оторвавшись от тех, кого уже засчитала друзьями, в незнакомой стране едет в незнакомый город. Не пришло в голову напугаться или начать себя накручивать — голова была занята славными комплексами, наработанными давным-давно.

Ветка не видела себя со стороны, хотя и догадалась, что она уже отличается от той, что была ранее.

Если бы она посмотрела на огромную пустую равнину, где кое-где валялось начинавшее ржаветь орочье оружие — о, она бы смогла многое понять. О себе и о своих силах. Но Ветка думала о широких плечах короля, о его тяжелой каменной мускулатуре, синих глазах.

Ветка тяжело вздохнула. И не думать невозможно, и думать невыносимо.

Ладно.

Ветка подобрала повод — что необученная скотина тут же восприняла как сигнал остановиться; тогда девушка сломала веточку — сигнал, понятный всем лошадям, во всех мирах. Пушистик навострил небольшие меховые уши, и бодро потрусил, выбивая из дороги пыль вместе с изморозью.

Врата Дейла горделиво блистали на положенном им месте, что пока что никак не компенсировало проломов в стенах слева и справа. Стража стояла пестрая — и мужчины, и женщины вперемешку. Ветка, не считая нужным беспокоить петли врат города, подъехала к пролому, который охраняли дама средних лет и небольшой мужичонка, но все же уже не с вилами или граблями, а с мечом и алебардой, в кирасе, и крикнула:

— Можно проехать в город? Я хочу остановиться на каком-нибудь постоялом дворе, и передохнуть.

— Дейл пока разрушен, — отвечала ей женщина. — Посторонних не пускаем, надо спросить правителя!

Ветка вспомнила стройного черноглазого мужчину, который сверху показался ей забавным на совещании королей.

— Барда?

— Или кого-нибудь из старшей стражи. Кто ты и откуда?

— Я прибыла из Эребора. Меня зовут Ветка. Бард должен вспомнить… меня. Скажите ему — Торин, Трандуил, лед, девушка.

— Жди здесь.

Ветка бросила повод на шею Пушистику, и расслабилась, одновременно поглядывая на совсем молодого лучника — мальчишку, который стоял наверху на обломке стены, нацелив на нее стрелу, лежащую на натянутом луке. Ох, и досталось в последней битве всем — и гномам, и людям, и эльфам.

Стражники разошлись — да, так и есть, тот самый брюнет. Правда, одежка не такая помпезная, как на встрече королей, но и не такая зашмыганная, как на озере, когда Бард поднялся туда с Трандуилом.

— Это вы!

— Я, — ответила Ветка.

— Что вы тут делаете?

— Хочу отдохнуть день-два в Дейле, и дальше отправляюсь в Сумеречный лес. Мне нужны карты, кое-какие припасы. У меня есть деньги. Немного… но есть.

— Впустить, — коротко сказал Бард, и стражники посторонились.

Ветка ехала по узкой улице города… и наслаждалась.

Везде были очевидные доказательства недавней битвы. То валяется орочий шлем, то видны посеченые мечами камни, и высохшая, побуревшая лужа крови внизу…

Туши троллей, варгов, орков и прочей нечисти, как знала Ветка, помогли вынести из Дейла эльфы. Люди ходили по улицам — много; лица светлые, исполненные надежды. Такое ощущение, что даже тех, кого в войну постигло несчастье, уверились в начале новой, лучшей жизни.

Бард придерживал Пушистика за повод. И рассказывал. Здесь главная площадь, здесь восстанавливается ратуша, и пока живет он со своими детьми; здесь лазарет — раненых и покалеченных осталось очень много. Всеми ими занимаются врачеватели, которых уже успели привезти из других людских городов — вместе с первыми припасами.

Но Ветка думала о другом.

В Эреборе она не могла оценить, как сильно ее гнетут полутемные помещения (хотя гномы и говорили, что позже будет много света), каменные стены, своды над головой, отсутствие окон, воздуха, хотя затхлости нигде и не было.

Она сиживала подолгу на балконах города-горы, разглядывая горизонт, и даже не предполагала, как утомилась в просторных подземельях. Как не хватало ей лошади, дороги; ощущения открытого воздуха, свободы движения; как утомили суровые Железностопы, приземистые, недружелюбные, совсем непохожие на ватагу Торина Дубощита.

И совсем непохожие на людей.