Надежда Дурова. Русская амазонка

Молодого солдата, освоившего правила пешего строя и кавалерийскую посадку, получившего первоначальные навыки верховой езды, переводили из запасного эскадрона в строевой, и там его обучение продолжалось. Нужно было добиться, «…чтобы люди, сидя верхом, имели вид непринужденный, чтобы руки держали правильно… и при всех поворотах ворочали бы правильно… чтобы локти всегда были прижаты к телу и от оного ни под каким видом не отделяли… чтоб стремена были ровны и не были бы ни слишком длинны или коротки… чтобы каждый человек умел порядочно ехать в тот аллюр, как будет приказано, не теряя позитуры… чтобы во фронте не бросаться, не жаться и плеч не заваливать…»

Еще великий русский полководец А. В. Суворов писал: «Кавалерийское оружие – сабля! Строевых лошадей на учениях приучать к неприятельскому огню, к блеску оружия, крикам; при быстром карьере каждый кавалерист должен уметь сильно рубить…». Поэтому фехтованию саблей, как в пешем, так и в конном строю, в полках уделяли очень много внимания.

Например, при команде: «Сабли к атаке!» всадники должны были поднять правую руку с оружием и подать ее вперед так, чтобы кисть вытянутой руки с эфесом была против правого глаза, сабля – обухом вниз и конец ее несколько приподнят вверх. Саблей не только рубили, но и кололи. Потому в инструкциях описаны разные приемы: «Коли-руби в полоборота направо», «Коли и руби в полоборота налево», «Отбей штыки, руби пехоту направо», «Руби пехоту налево», «Руби назад направо», «Закройся назад налево», «Отбей удар направо, налево, вверх».

Кроме холодного оружия – сабли и пики, – кавалеристы имели и огнестрельное. В Польском полку это были пистолеты, гладкоствольные, с кремнево-ударным замком. Устав требовал, чтобы «гусары в конной, а частью и в пешей службе научены были ловко заряжать…». Но зарядить такой пистолет, особенно – сидя в седле, было непросто, требовалось несколько манипуляций с порохом, пулей, шомполом. Потому обучение заряжению являлось предметом длительных и повседневных учений.

«Надобно, однако ж, признаться, что я устаю смертельно, – пишет в своей книге Дурова, – размахивая тяжело пикою – особливо при этом вовсе ни на что не пригодном маневре вертеть ею над головой; и я уже несколько раз ударила себя по голове; также не совсем покойно действую саблею; мне все кажется, что я порежусь ею; впрочем, я скорее готова поранить себя, нежели показать малейшую робость…»

То же самое о трудах нижнего чина в кавалерии сообщает в своих мемуарах младший современник Надежды Андреевны Иоганн Рейнгольд фон Дрейлинг (1793 – после 1869), дворянин Курляндской губернии в декабре 1808 года поступивший юнкером в Малороссийский кирасирский полк: «Как ни мал был этот переход, все же он для меня, непривычного к тяжести вооружения и постоянному пребыванию на лошади, да еще в суровую зимнюю пору, был связан со многими трудностями… Мы должны были сами все доставать себе, сами все чистить… После долгого дневного перехода в плохую погоду дойдешь наконец на жалкую квартиру – и вот приходится самому мыть и чистить лошадь, самому принести фураж, иногда за версту, в грязи, ночью несколько раз посмотреть лошадей, которые могут подраться, подложить им сена, ранним утром их опять убрать, напоить, опять вычистить и оседлать к походу. Все это сопряжено с несказанными трудностями, а строгость нашего генерала была нам хорошо известна, и что он не знал снисхождения к рядовым – тоже…»

Таких жалоб в книге «кавалерист-девицы» нет.

Одушевленная своей первой победой – все-таки на службу в кавалерию ее взяли – и всегда памятуя об угрозе разоблачения, – она трудилась не покладая рук и заботы новобранца воспринимала как необходимую прелюдию к новой жизни, счастливой и независимой. Это, по ее мнению, была плата за свободу…

Ситуация, складывающаяся в Восточной Пруссии весной 1807 года, не позволяла слишком долго заниматься обучением рекрутов в Польском конном полку. Через полтора месяца их привели к присяге, забрали партикулярную одежду и выдали форменную.

«Мне дали мундир, саблю, пику, так тяжелую, что мне кажется она бревном; дали шерстяные эполеты, каску с султаном, белую перевязь с подсумком, наполненным патронами; все это очень чисто, очень красиво и очень тяжело! Надеюсь, однако же, привыкнуть; но вот к чему нельзя уже никогда привыкнуть – так это к тиранским казенным сапогам! Они как железные! До сего времени я носила обувь мягкую и ловко сшитую; нога моя была легка и свободна, а теперь! Ах, Боже! Я точно прикована к земле тяжестью моих сапог и огромных брячащих шпор!..»

В начале 1807 года нижние чины Польского полка носили темно-синие суконные куртки фрачного покроя с малиновыми лацканами, обшлагами и высоким воротником, имевшим темно-синюю выпушку по краю. На шитье уланского мундира казна отпускала 1 аршин 12 вершков (около 124 см) сукна шириной 1 аршин 14 вершков (около 133 см) по цене 84 копейки за аршин. Это сукно было довольно толстым, грубым и ворсистым. Больше всего его напоминает материал, который шел на солдатские шинели в годы советской власти.