Надежда и отчаяние

Снова выигрыш! Мы начали играть дальше. Я сбился со счета, но в общей сложности выиграл порядка пяти тысяч. «Надо уходить», – думал я, но показывал рукой, чтобы мужик раздавал карты. Мне вышел «фулл-хаус». Я поставил сразу четыре тысячи. Мой противник не растерялся и поддержал. Страх холодом пробежался по моему телу. «Каре», – зловеще проговорил он. Меня точно обухом по голове ударили. В итоге я остался ровно с тем, с чем сюда пришел. Легко пришло, легко ушло. «Черт, а ведь я мог на эти деньги заказать еще успокоительного», – с досадой подумал я. Затем я выиграл еще совсем чуть-чуть и сказал, что нужно передохнуть. С горя купил себе стакан черного чая, вышел на улицу и присел на убитую скамейку, стоявшую рядом со входом в рюмочную. Достал сигареты. Я глубоко затягивался, медленно, неспешно выпускал горький дым изо рта и затем запивал его обжигающим чаем, который по своей крепости уже напоминал «чифир». Я смотрел на прохожих, на выходящих пьяниц, но мои глаза точно не видели их, смотря куда-то сквозь них, даже сквозь дома, где в мутной пелене снега ездили машины.

Мне так надоело куда-то спешить, вечно вертеться, чтобы чего-то добиться, пытаясь что-то доказать в первую очередь самому себе, терпеть постоянные неудачи и затем меланхолично думать о смысле жизни. Я постоянно двигаюсь, двигаюсь, пытаюсь создать что-то великое, что-то по крайней мере новое и необычное, пытаюсь творить, но в итоге все равно не получается ровным счетом ничего. Я всегда возвращаюсь в начало, но при этом какого-то черта продолжаю день ото дня тешить себя мыслью, что завтра, завтра-то точно я найду смысл жизни! Я курю дешевые сигареты, пытаясь найти ответ на вопрос о том, какого черта я забыл здесь, на этой земле. Но так ничего и не нашел.

Из раздумий меня вывел гудящий низкий голос прямо над ухом, от которого, если его долго слушать, наверняка может сделаться плохо. Я безразлично повернул голову и узнал в этом человеке Шалопаева.

– О-о-о, это все же вы. А я смотрю: вы или не вы.

Я продолжал смотреть на него. Просто так подобные люди не подходят, а значит ему наверняка что-то нужно.

– Есть у тебя рублей сто пятьдесят? Я отыграюсь и отдам в сто раз больше! Запомни мое слово: в сто раз!

Я молчал и сухо смотрел на Шалопаева, в то время как он сам с каждой секундой менялся на глазах: сначала он спокойно просил, потом умолял, потом начал ужасно громко басить, потом чуть ли не с кулаками на меня кинулся, а потом вновь начал просить спокойно. Да, наверняка он измучил свою жену до́ смерти. Я молча достал из кармана две мятые надорванные купюры и сунул в его скрюченные пальцы. Я был уверен, что он проиграет, но дал денег лишь бы он отстал. Я вернулся, купил дешевый пирожок с картошкой, весь пережаренный в масле, и сел обратно на скамейку. Через некоторое время Шалопаева с разодранной курткой и вывернутыми карманами вытолкнули на улицу. Некоторое время он валялся на земле, затем поднялся, и, шатаясь из стороны в сторону, поковылял за угол; я точно знал, что там располагались мусорные баки. Мне вдруг стало интересно, что же он такое задумал. Аккуратно, стараясь не шуметь, я двинулся следом.

Шалопаев добрался до ближайшего мусорного бака, где было свалено много всякого хлама; начал в нем копаться. Я не мог долго на это смотреть. Мне и без того было ужасно дурно, а от этого вида становилось еще хуже.

«Может и меня ждет такая же участь?» – подумал я, но мотнув головой, быстро отогнал эту мысль. Не может такого быть. Я же не пью.

Я окликнул Шалопаева, дал еще сто рублей и ушел.

***

Дождавшись пока бред и споры в мозгу утихнут, я оделся и вновь пошел на улицу. Опустился белый дым тумана; небо посерело, цветом напоминая грязную мутную воду; облака плакали мелким холодным дождем. В такую погоду очень хочется застрелиться. А впрочем, мне при любой погоде этого хочется, как бы комично для кого-нибудь это ни звучало.

Через некоторое время я добрался до полузаброшенного хранилища высокой травы и мокрых деревянных крестов – кладбища. Тихий островок в океане городского шума. Я прошел по брусчатой тропинке, виляя меж могил, и добрался до креста своего друга. Я стоял рядом, смотрел на него и молчал. Мне казалось, что его силуэт вот-вот появится в пелене тумана, что он выйдет мне навстречу, но этого, конечно же, не произошло. В голове ничего не было – то ли мозг снова отключился, готовясь к великим, сводящим меня с ума раздумьям, то ли он просто не знал, о чем нужно думать в такой ситуации – не знаю – но мысли мои затерялись где-то во мгле.

– Я больше не хочу, Дима, – тихо заговорил я дрожащим голосом. – Я тоже больше не хочу жить. Что мне здесь делать? Почему ты ушел один?

Ответа не последовало.

– Я болен, друг мой, я очень болен. Просыпаюсь утром, иду заваривать чай, сажусь за стол и о чем-то думаю. И во время этой думы понимаю, что мне не нужен ни этот чай, ни эта комната, ни этот город. Ни-че-го. Мне все опостылело, я ничего больше не хочу.