Надежда мира

После похорон мать привезла впавшую в прострацию Женю домой, а отец, помянув внука, пробормотал, все, мол, что ни делается, к лучшему. Женя устроила дикую истерику, новые соседи вызвали милицию – решили, видно, что там кого-то убивают, а уж приехавшие менты истерику прекратили: немолодой капитан сгреб Женю в охапку и вылил ей в рот полный стакан дешевой водки и, когда Женя уже перестала визжать, но еще не свалилась под стол, сурово и одновременно ласково сказал: «Не умирать же вместе с ним, ты помрешь, кто его помнить будет?»

Жизнь лучше не стала. Ночами Женя ревела в подушку, утром вставала и ехала в институт, вечером сидела над учебниками и переводами. Родители все же не попрекали ее куском хлеба, но ничего, кроме хлеба, в магазинах и не покупали, потому что материн институт продолжал существовать, но уже без нее, там прошло мощное сокращение штатов, оставили только тех, кто что-то значил и умел, а околонаучных дамочек отправили на курсы переподготовки. Мать встала в позу: «Я ученый и в бухгалтеры не пойду» – и села на шею отцу, а тот все кидал снег зимой и махал метлой летом. Ссоры вспыхивали регулярно, потому что отец намекал, что у них в ЖЭУ место уборщицы есть, а мать рыдала и грозила покончить с собой. На место уборщицы устроилась Женя и вставала в пять утра, чтобы успеть до института хотя бы подмести лестницы в подъездах. Где-то жильцы ее за этот труд благодарили: ну вот хоть мусор не валяется, где-то устраивали сцены за то, что она не моет стены и окна. Женя ни с кем не спорила. Она вкалывала. Сцепив зубы и стараясь спокойно улыбаться.

Вадик писал письма, все более проникнутые духом «зоны»: типа вот где настоящие-то мужики, вот где человек-то познается, и Женя с ужасом ждала его возвращения, и почти обрадовалась, когда ему основательно добавили срок за драку в колонии. Свекровь появилась один раз. Принесла внуку подарок на день рождения (ошибившись на двенадцать дней), а узнав, что мальчик умер, наорала на Женю: и сыну-то она жизнь сломала, бедный мальчик теперь инвалид, и урода-то родила, вот она, наследственность-то дурная, и даже его уберечь не сумела. Женя смотрела ей в глаза, кивала и улыбалась: да, Виктория Львовна, так оно и есть, я такая с детства, а Олежек ваш, лопух лопухом, не сумел разглядеть моей гнусной сущности, только вот наследственность тут ни при чем, ваш сыночка обожаемый пытался выбить ребенка из моего живота. Свекровь дала ей пощечину, а отец, до этого спокойно доедавший жареную картошку, выкинул ее на лестницу так, что она в своем светлом пальто прокатилась по всей лестничной клетке и, конечно, вызвала милицию, и отца сутки продержали в «обезьяннике», а мать эти сутки пила валокордин и кричала, что нет в мире справедливости.

«Я никогда не стану жить так», – решила Женя. Окончив институт без красного диплома, о котором так мечтала мама, но с хорошим знанием английского, итальянского и посредственным совсем уж экзотического японского, Женя устроилась на работу еще в одну переводческую фирмочку, свободное время тратила не на телевизор, а на бесконечное рисование иероглифов в общей тетради и долбежку японских слов. Английского не знал только ленивый, итальянский в Новосибирске спросом не пользовался, а вот с японским какая-то перспектива была. Она бесконечно сидела за переводами, зарабатывая уже сравнительно хорошо, по крайней мере, хватало не только на колбасу, но и на кое-какие тряпки, и тут появился Шанс. Женю выдернули посреди выходного дня, пали ей в ноги и попросили спасти: в одну солидную фирму приехали японцы, а контракт с ними так важен, так важен, что очень хочется их всяко ублажить… Женя категорически сказала, что всяко – не будет, а вот попереводить попробует.

С тех пор и пошло. Оказалось, что у нее прелестное произношение, почти незаметный акцент и невероятное обаяние. Контракт был подписан, и фирма сманила Женю в штат. Через два месяца она сняла квартиру, проигнорировав мамины истерики («После всего, что я для тебя сделала!»), и родителей навещала не чаще раза в месяц, всякий раз привозя разные вкусности или мелкие подарки. А потом был ББ и последующая райская жизнь в собственной квартире.

Оказалось, что они, допив вино, уже лежат в кровати, голова Жени покоится на не шибко мускулистом плече Риэля, а его рука ласково гладит ее волосы. Почему у нее никогда не было брата? И почему она даже не мечтала о брате? Наверное, потому что у школьной подружки Верочки старший брат был совершенный придурок, и завидовать такому счастью не было никакого резона.

– И больше у тебя не было романов? – спросил он не очень внятно.

– Романы – были. Немножко. То есть несколько. Такие ни с чего не обязывающие… то есть ни к чему не годные… то есть ни к чему не обязывающие отношения. Я напилась.

– Я тоже, – шевельнулось плечо. – А разве не этого мы хотели? Женя, а больше ребенка ты не хотела?