Надежды леди Коннот

– Неужели он сам не мог их сосчитать?

– Некоторые не умеют считать. Они не тупые, просто их голова лучше работает в других вещах.

– В чем же лучше была голова у Клайва?

Она долго молчала, а потом заговорила о другом.

– Клайв говорил: если копать глубоко, можно зарыть кого угодно. Он сказал, что старый граф копал мелко.

Шантаж, подумал Фрэнсис. Открытие стало неожиданным. Зато объяснились многочисленные коробки, которые хранил старый граф. Его кузина была пешкой в игре; вся ее жизнь стала последствием чужой жадности и позора. Но не его!

– Анна, в детстве я тоже собирал камни. – Он увидел, что она вскинула голову, когда он назвал ее по имени, и заметил в ее глазах надежду, которой не было прежде. – Завтра я их найду. Если хочешь, бери себе. Некоторые из них ценные, но почти все остальные я хранил только потому, что они мне нравились.

– Я тоже… Тоже собираю вещи, которые мне нравятся.

В коридоре послышался голос. Вскоре на пороге показалась горничная его юной кузины. Лицо у нее было самое несчастное.

– Простите, милорд. Я только что заметила, что ее постель пуста, я всюду искала, и вот…

Горничная выглядела так, словно вот-вот расплачется. Видимо, выражение его лица ее не утешило.

Жаль, что их разговоры с Анной все время прерывают. Жаль, что девочка не рассказала ему больше и пока не удается сложить вместе кусочки ее жизни в определенный узор.

Анна хорошо считает. Она любит собирать камни, и он готов был поставить свой последний доллар на то, что она знала: Клайву Шерборну хорошо платили за ее содержание. О матери она не заговаривала ни разу, и ее молчание стало само по себе откровением.

Когда горничная повела ее спать, Анна еле заметно наклонила голову в его сторону, и на сердце у него потеплело от этого проявления признательности.

Фрэнсис случайно увидел леди Сефору Коннот через семь дней. Она была одета в глубокий траур и стояла рядом с новоиспеченным герцогом Уинбери и его матерью возле кареты, остановившейся у приходской церкви Сент-Панкрас на Юстон-Роуд. Может быть, там устроили нечто вроде поминальной службы, подумал он, поскольку слышал, что тело покойного герцога перевезли для похорон в фамильное имение.

Рука Сефоры лежала на рукаве Уинбери. Они стояли рядом, и он слегка склонился к ней и что-то ей говорил. Солнце, будто заблудившееся в ее золотистых прядях, резко контрастировало с траурными одеждами, а их головы почти соприкасались. Фрэнсис почувствовал укол ревности.

Из церкви к ним поспешил священник; он жестикулировал, выражая сочувствие, как могут только служители Божии; он не выглядел ни покровительственно, ни фальшиво.

Неужели они пришли договариваться о том, что обвенчаются здесь всего через несколько дней после того, как старый герцог лег в могилу, и не снимая траура? Фрэнсис не знал многочисленных сложных правил светского общества, но вполне допускал такую возможность.

К ним присоединился еще один человек, и вся группа стала подниматься по ступенькам. Пожилая женщина, шедшая по другую сторону от Сефоры, взяла ее за руку. Группа являла собой прекрасную картину семейной гармонии и солидарности.

Сефора Коннот выглядела особенно маленькой между высокими Уинбери. Вскоре все они скрылись в притворе церкви.

– Дьявол! – Ему не понравился страх в собственном голосе и ощущение безнадежности. Ему хотелось выйти из экипажа, следом за ними войти в церковь и посмотреть, чем они там занимаются, вытащить оттуда Сефору, поговорить с ней… Но что он скажет?

«Выходи лучше за меня»?

Следуй за мной в темные углы моей жизни, узнай моих демонов? Он покачал головой и проглотил подступивший к горлу ком. Он снова ощутил петлю на шее. Веревка давила на него. Он не мог дышать.

Подняв трость, он постучал по крыше экипажа и обрадовался, когда они тронулись с места. Вскоре они уехали прочь. Такие мечты не для него. Он утратил право на подобные мечты, когда из засады застрелил Ральфа Кеннингса. Три выстрела. Все попали в цель. С тех пор туманные глаза смерти преследовали его в благовоспитанном мире светского общества. Они следили за ним и обвиняли.

Еще через неделю он снова увидел леди Сефору Коннот. На сей раз они встретились на небольшом частном приеме в Мейфэре, в особняке у Адама Стивенейджа. Все Уинбери были в черном, а сестра Сефоры, Мария Коннот, выбрала для своего наряда необычный оттенок сиреневого. Фрэнсис решил, что для нее допустим полутраур, поскольку она не была так тесно связана с новоиспеченным герцогом.

Такой бледной он Сефору еще не видел. Синеватая кожа резко контрастировала с ее черным платьем. Ричард Аллерли крепко держал ее под руку и стоял, как обычно, рядом, нависая над ней. Новоприобретенный герцогский титул как будто добавил ему властности.

Интересно, подумал Фрэнсис, почему Уинбери вообще соблаговолили явиться на такой небольшой прием. С другой стороны, Стивенейдж богат, а деньги, наверное, много значат для человека, который стремится сделать политическую карьеру.