Надежный человек

 — Ни с места! — раздался очередной окрик, и кончик штыка сверкнул у самой груди Илоны. — Эй, кто там! Идите сюда, птица, кажется, попалась важная! Не шевелись — ‘штыки наголо! — прокричал жандарм во второй раз, и Илона с горечью подумала: если бы успела вовремя освободиться от проклятых ремней, по крайней мере могла бы попытаться убежать. Теперь же…

Вскоре, однако, стало ясно: ничего бы у нее не вышло. Когда жандарм, подталкивая в спину прикладом, приказал идти вперед, Илона не смогла даже сделать один шаг — упала без чувств на землю. Жандармам пришлось положить ее на повозку.

В жандармерии она сразу же оказалась в окружении стаи мужчин — и офицеров, и одетых в штатское. Более всего господ офицеров волновало: «С каким заданием вас забросили?»

Но Илона молчала.

 — Почему вы не застрелили ее, а? — услышала она после того, как люди, стоявшие вокруг нее, слегка расступились.

Спрашивал высокий жандарм, по–видимому, шеф поста. Он никак не мог понять, почему ее взяли живьем, просто не мог в это поверить, и потому попрекал даже солдата, приставленного к ней.

 — Хоть бы пощекотали русскую барышню, что ли! — подмигнул он конвоиру. — Скоро пустят в расход, останешься, осел, с носом. По–моему, она не из уродливых, как думаешь?

 — Эта женщина беременна, господин плутоньер-мажор, не нужны мне такие! — возразил наконец жандарм, пытаясь хоть как-то заявить о своем мужском достоинстве… Поди ж ты, тоже разбирается в таких вещах!

 — Ну и что же… с набитым брюхом еще пикантнее! Как видно, не приходилось? — подмигнул он подчиненному. — Но, постой, деревенщина: откуда тебе известно, что она брюхата? Значит, успел все-таки пощупать?

 — После приземления, господин плутоньер–мажор, лишилась чувств, поэтому повезли на осмотр во врачебный пункт.

 — Черт с нею, даже если беременна! Велика важность. Все равно приставят к стенке… — он еще раз подмигнул солдату, собираясь уходить. — А в общем, смотри, чтоб не вздумала смыться.

 — Слушаюсь, господин плутоиьер! — взял под козырек жандарм.

 — Тем более что сообщника долго ждать не придется, — громко, чтобы слышала арестованная, добавил он. — Лес уже оцеплен, так что отсрочка будет недолгой: расстреляют вместе. Немцы пришлют свою команду, нашим пулям не доверяют… — Он оглянулся, проверяя, не слышала ли она последних слов, и, напевая что-то под нос, вышел, хлопнув дверью.

…Когда только Илона ни представляла себе свой последний, смертный час, она мужественно прощалась с жизнью, произнося страстные, пламенные речи, бросающие вызов палачам… Сейчас же не могла избавиться от горькой мысли: так нелепо попасть в лапы к этим мерзким жандармам и даже не попытаться удрать…

Волох исчез в темноте, нё успев развязать лямки парашюта, не успев сказать слово на прощанье, — и все осталось неясным, смутным, к тому же эти недомолвки в самолете… Конечно, он не имел права задерживаться, и оба они знали об этом. Важнее всего был пакет! Ни за что на свете он не должен попасть в руки к врагам. Все это так, но — ни единого словечка! А что, собственно, она хотела услышать от него?

Илона лежала в углу, брошенная на затоптанный пол, перед глазами все время мелькали ботинки жандарма. Этот молоденький солдат даже из простого любопытства боится посмотреть на нее…

В голове метались горькие мысли. Что же все-таки она хотела услышать от Волоха? Значит, не суждено ей стать… Не суждено! Глупости! Бесполезные сетования! Скорее бы прикончили, разом оборвутся все тревоги. Неужели будут тянуть с допросами, попытаются вырвать что-то? Разве не понимают: не услышат от нее ни слова? Как хорошо было бы вот сейчас, в эту самую минуту, со всем покончить. Сейчас, пока не пришло еще отчаяние. Пока на сердце только горечь из-за мерзких слов жандарма. Ребенок… Из-за него поскорее бы со всем покончить, чтоб не успеть свыкнуться с самим этим словом!

Ребенок…

«Может быть, хоть отец останется в живых!» — наконец-то произнесла она слова, в которых могло быть хоть какое-то, самое ничтожное утешение. Только какой это отец, если ребенок не успеет даже родиться на свет?

На лице у нее, под глазами, наполовину прикрытыми ресницами, то появлялись, то пропадали темные пятна. Она закрыла глаза. Потом снова подняла ресницы — часовой, все тот же молодой солдат, по–прежнему стучал ботинками по настилу пола. Впрочем, она не видела его в лицо, не знает, тот ли… Солдат ходил, слегда пригибаясь, стараясь не задевать штыком потолок. Он казался хилым, тщедушным, с узкими плечами. Какой-то безликий, не поймешь, что за человек… Фуражка низко надвинута на лоб, пальцы крепко сжимают ремень винтовки — иначе соскользнет с плеча. Беспрерывно отмеривает одно и то же расстояние и даже не повернет головы, не посмотрит на нее. Его обязанность — равномерно отсчитывать шаги, и только.

Илона с напряжением ловила глухой перестук ботинок, пока наконец не подумала, что этот жандарм — кто бы он ни был — ни за что не сможет нарушить своей размеренной ходьбы, даже машинально изменить ее направление. «Если остановится хоть на секунду — больше не сдвинется с места».