Надежный человек

 — Почему тогда не отзываешься? Насколько мне известно, тебя зовут Ион, не Янош? Ион, да? Почему отворачиваешь лицо? А ну: кругом! Налево! Вот так… Равняйсь! Я из тебя выбью штатский дух! С ног будешь падать… Отправляйся на пост! Подожди: как положено отвечать солдату на приказание старшего по чину?

 — Слушаюсь, господин шеф.

 — То-то… Попробуй только забыть собственное имя! Ложку ко рту забудешь поднести…

Насколько поняла Илона, начальник теперь подошел вплотную к солдату, потому что голос его едва доносился до камеры.

 — Что-то я начинаю подозревать, будто тебе жаль ее. Неужели сочувствуешь диверсантке? Живьем на тот свет отправлю! Привяжу к дереву и заставлю подыхать на ногах. Пускай жрут муравьи! Еще чего придумал — жалеть большевичку! — Он говорил глухим, злым шепотом, чтобы слышать его мог только солдат. — В скором времени доставят и кавалера, если уже не доставили, — одной небось скучно. И поставят рядышком к стенке. Барышню видел, как разукрасили — будто невесту к свадьбе! За ним тоже очередь не станет… Или же ты захотел пойти следом?

Начальник сделал было несколько шагов, однако передумал, снова подошел к солдату. Опять принялся отчитывать, подавать все новые команды: «Кругом! Смирно!» — пока наконец не успокоился.

 — Дежурный капрал! — крикнул он в заключение. — Немедленно заменить этого осла на первом посту!

Илона корчилась на полу, стараясь не потерять сознание.

 — Камарад, камарад! — шепнула она, из последних сил поднимая толову. Как ей хотелось встретиться глазами с часовым! — Камарад!

Неужели не слышит? Но вместе с тем пока еще не доносятся шаги заступающих на пост… Не слышит! Опять принялся вышагивать, точно маятник. Хотя нет, нет, шаги становятся тише.

 — Янош…

Только в эту минуту солдат остановился, приняв стойку «смирно».

Илона проговорила несколько слов по–венгерски. Солдат слушал, застыв на месте. В глазах у него загорелись тревожные искорки. Илона выдавила еще несколько слов, Янош понимающе кивнул головой и быстро отвернулся, принявшись все так же равномерно вышагивать за дверью: донесся четкий топот сапог.

Последним напряжением сил Илона вытянула руку — как будто хотела помахать кому-то на прощание — и шевельнула пальцами, показывая в сторону леса. Потом опустилась на пол, бессильно откинув голову.

XXIII

Сыргие бросил Илону, оставил на виду у своры фашистов, даже не успев закопать парашюты, не ослабив туго перехватывавшие грудь ремни. Оставил, отдал в руки врагам, потому что малейшее промедление означало бы полный провал. Тогда они обнаружили бы пакет. Этот пакет!..

Сперва еще доносились хриплые окрики фашистов. Враги обещали сохранить жизнь, если он бросит оружие и сдастся по доброй воле. Значит, хотят взять живым и потому стрелять не будут. Надеются добыть сведения, вырвать хотя бы слово.

Потом рассвело, на смену утру пришел день. Постепенно солнце начало клониться к закату. Но темнота ночи и густота леса спасли, укрыли его. Он продолжал бежать, хватаясь за грудь, задыхаясь, до изнеможения. Те голоса давно смолкли, но он все не решался остановиться, только пошел шагом.

Патронами их снабдили, за поясом — две гранаты. Все это оружие должно послужить единственной цели: помочь вырваться, доставить по назначению пакет! Только пока это произойдет, его схватят, мертвым или живым. Впрочем, не живым, нет — только мертвым. Но как же тогда пакет? «К врагам он, конечно, не попадет, в этом можно не сомневаться». Но если убьют, то не попадет и к тем, кому предназначен… Значит, операция не имела никакого смысла, свелась к нулю. Плюс гибель двух людей, его и Илоны. Пока что, впрочем, гибель казалась нелепой, невозможной, ее нельзя было даже представить. Да, плюс смерть. Хотя какой же это плюс — минус! Только минус! Минус две оборванные жизни. В самом деле, ради чего придется умереть? Не только ему и ей, но и ребенку, которого ожидает Илона… Зачем только там, в самолете, заметив желтые пятна у нее на лице, он притворился глухонемым, сделал вид, что ничего не понял? Скорее всего, потому, что не успел ощутить всей важности ее слов. В конце концов, она могла и ошибиться. Мало ли что способна вообразить женщина? Кроме того, теперь он был солдатом. Нельзя было выяснять отношения за несколько часов до операции. Это значило сковать себя по рукам и ногам. Ведь он наконец-то взялся за оружие — после того, что долго воевал с врагом только словом!

Словом… Печатать призывы на папиросной бумаге, писать лозунги на заборах. Такое приходилось и до войны. И вот теперь, когда настал черед стрелять, мысль о ребенке сковывала, хватала за душу…

Он почувствовал, что не может больше стоять на ногах — их сводило судорогой.

Нужно доставить по назначению пакет.

Преследователи не подавали никаких признаков жизни. Нет ли в этом подвоха: почуяли, в каком месте прячется, и теперь потихоньку окружают, собираясь напасть внезапно?

Он старался ни на минуту не закрывать глаза, беспрерывно переводил взгляд с одной точки на другую, иначе можно было уснуть. Если поддашься дремоте, тогда…