Надежный человек

Потом ей велели встать, повели в кабинет, к шефам. Там снова окружили, стали допрашивать. Говорили на какой-то смеси языков: румынского, венгерского, немецкого. Задавали вопросы быстро, стремительно, чтоб не успела опомниться…

 — С какой целью?

 — В чем она заключалась?

 — Имя убежавшего?

 — Кто направил?

 — Откуда засланы?

Она ошеломленно озиралась. Старалась экономить силы, понимая — впереди ждут пытки.

 — Мы имеем все основания немедленно расстрелять тебя, — сказал наконец старший из немцев. Потом добавил: — Вернее, вас обоих.

«Значит, его тоже схватили? — забилось в груди сердце. — Хоть бы успел уничтожить пакет!»

 — Однако законы третьего рейха позволяют расстрелять только тебя, — начал объяснять офицер. — Что же касается ребенка, которого носишь, то он имеет право на жизнь. В соответствии с законом, беременную женщину казнят после родов.

«Зачем же плакать, господи?» Нужно утереть слезы, но она не может поднять руки. Всю жизнь презирать слезы — и вот теперь плакать перед фашистами! Ненавистные женские слезы! Она пала в своих глазах, этими слезами унизила достоинство коммунистки!

«Но почему, почему рыдания душат горло?» Она не знала, не могла решиться ответить на этот вопрос. Да и какое значение имели слова, что они могли объяснить? Ее подвели к столу, и какой-то тип снова стал оглушать градом вопросов. Она даже не сразу поняла, на каком языке он говорил. Какая-то странная, невразумительная смесь. Вон как сближает ее арест чинов из военной полиции! Истинное братство палачей — венгерских с немецкими и румынскими…

 — Герр прокурор говорит, что благодарить надо не его, — надоедливо тянул писарь. — Благодарить следует германское правосудие. Если можно с полным правом сделать пиф–паф для айн персон, то нихт стрелять цвай!

Допрос возобновляется. Снова те же самые вопросы.

И только одно в ответ — молчание.

 — На сегодня хватит!

 — Ее тактика ясна: прикидывается немой, — замечает кто-то.

 — Хочет испепелить презрением, ха–ха–ха! — веселится другой, наиболее опытный в таких делах. — Я их перевидал на своем веку, еще с довоенных времен…

 — А кто не перевидал? — возражает еще один. — Голодовка: сначала отказываются от хлеба, потом от воды…

 — «Глухонемым», — снова подхватывает «опытный», — лучше всего развязывает язык электрический ток. Одно из лучших, безотказных средств! Если, конечно, применять со знанием дела… очень активизирует память. Вспомнит даже вкус материнского молока.

 — Но откуда в этой дыре возьмется электричество? — спросил офицер, форма которого напоминала гусарский костюм времен императора Франца–Иосифа: он был в лакированных сапогах, белых перчатках, с саблей на боку, в кепи и расшитом галунами мундире.

 — И как его применять, что-то не представляю? — заинтересованно спросил другой.

 — В общих чертах довольно просто. Подключаешь объект допроса к системе освещения. И все. Не ясно? Надеюсь, приходилось вставлять вилку в розетку, когда включаешь, например, приемник? Приходилось? Ну и как — играет, если включишь в сеть? Играет! Вот и весь метод.

Хохот вывел Илону из обморочного состояния. Кто-то протянул ей стакан с водой, но она не дотронулась до него. Как бы там ни было, все эти офицеры, следователи, прокуроры, старавшиеся превзойти друг друга в описании «методов» и «средств», казались ей нелепыми. Возможно, чувство это возникло оттого, что она не могла теперь различать, каким голосом говорит один, какое лицо у другого, например, у того же специалиста по электричеству. Все они, точно в тумане, расплывались перед глазами, только по–прежнему стоял в ушах размеренный стук шагов часового…

Значит, ее снова бросили в камеру? Но она даже не помнит, когда это было. А если и эти шаги только мерещатся ей? Если все в ее голове смешалось? Шаги солдата хотя бы не беспокоят, не раздражают ни слуха, ни зрения. Промелькнул даже смутный обрывок мысли: не подстроить ли дыхание под их равномерный ритм, — возможно, станет немного легче, потому что сейчас страшно жжет в груди и холодный, липкий пот по всему телу. Только усиливает боль. Впрочем, это может быть и не пот — кровь… Хорошо, что не пылают глаза. Ох нет — они пылают, только бы оставались сухими, сухими!

 — Цок! Цок! Цок! — барабанными ударами звучат шаги часового.

 — Ион, эй, Ион! Часовой поста номер один! — раздается властный окрик; похоже, это снова голос плутоньера. — Ион, в могилу бы тебя вместе с отцом–матерыо! Почему не откликаешься — уши заложило? Подойди ко мне, ну! Живее, живее! Сначала проверь запор. Ближе, ближе! Теперь отвечай: тебя не устраивает хлеб, который дают здесь жрать? Хлеб, понимаешь, кеньер?

 — Так точно, господин шеф, устраивает! — еле слышно ответил солдат.

 — А военная служба?

Солдат молчит.

 — Как стоишь перед старшим! Смирно, ну! Не успел отоспаться? Спишь на посту? В шинели, с винтовкой. Я тебе вобью в голову устав… Отвечай: устраивает военная служба?

 — Так точно, господин шеф, устраивает!