Надежный человек

Потом ей велели встать, повели в кабинет, к шефам. Там снова окружили, стали допрашивать. Говорили на какой‑то смеси языков: румынского, венгерского, немецкого. Задавали вопросы быстро, стремительно, чтоб не успела опомниться…

 — С какой целью?

 — В чем она заключалась?

 — Имя убежавшего?

 — Кто направил?

 — Откуда засланы?

Она ошеломленно озиралась. Старалась экономить силы, понимая — впереди ждут пытки.

 — Мы имеем все основания немедленно расстрелять тебя, — сказал наконец старший из немцев. Потом добавил: — Вернее, вас обоих.

«Значит, его тоже схватили? — забилось в груди сердце. — Хоть бы успел уничтожить пакет!»

 — Однако законы третьего рейха позволяют расстрелять только тебя, — начал объяснять офицер. — Что же касается ребенка, которого носишь, то он имеет право на жизнь. В соответствии с законом, беременную женщину казнят после родов.

«Зачем же плакать, господи?» Нужно утереть слезы, но она не может поднять руки. Всю жизнь презирать слезы — и вот теперь плакать перед фашистами! Ненавистные женские слезы! Она пала в своих глазах, этими слезами унизила достоинство коммунистки!

«Но почему, почему рыдания душат горло?» Она не знала, не могла решиться ответить на этот вопрос. Да и какое значение имели слова, что они могли объяснить? Ее подвели к столу, и какой‑то тип снова стал оглушать градом вопросов. Она даже не сразу поняла, на каком языке он говорил. Какая‑то странная, невразумительная смесь. Вон как сближает ее арест чинов из военной полиции! Истинное братство палачей — венгерских с немецкими и румынскими…

 — Герр прокурор говорит, что благодарить надо не его, — надоедливо тянул писарь. — Благодарить следует германское правосудие. Если можно с полным правом сделать пиф–паф для айн персон, то нихт стрелять цвай!

Допрос возобновляется. Снова те же самые вопросы.

И только одно в ответ — молчание.

 — На сегодня хватит!

 — Ее тактика ясна: прикидывается немой, — замечает кто‑то.

 — Хочет испепелить презрением, ха–ха–ха! — веселится другой, наиболее опытный в таких делах. — Я их перевидал на своем веку, еще с довоенных времен…

 — А кто не перевидал? — возражает еще один. — Голодовка: сначала отказываются от хлеба, потом от воды…

 — «Глухонемым», — снова подхватывает «опытный», — лучше всего развязывает язык электрический ток. Одно из лучших, безотказных средств! Если, конечно, применять со знанием дела… очень активизирует память. Вспомнит даже вкус материнского молока.

 — Но откуда в этой дыре возьмется электричество? — спросил офицер, форма которого напоминала гусарский костюм времен императора Франца–Иосифа: он был в лакированных сапогах, белых перчатках, с саблей на боку, в кепи и расшитом галунами мундире.

 — И как его применять, что‑то не представляю? — заинтересованно спросил другой.

 — В общих чертах довольно просто. Подключаешь объект допроса к системе освещения. И все. Не ясно? Надеюсь, приходилось вставлять вилку в розетку, когда включаешь, например, приемник? Приходилось? Ну и как — играет, если включишь в сеть? Играет! Вот и весь метод.

Хохот вывел Илону из обморочного состояния. Кто‑то протянул ей стакан с водой, но она не дотронулась до него. Как бы там ни было, все эти офицеры, следователи, прокуроры, старавшиеся превзойти друг друга в описании «методов» и «средств», казались ей нелепыми. Возможно, чувство это возникло оттого, что она не могла теперь различать, каким голосом говорит один, какое лицо у другого, например, у того же специалиста по электричеству. Все они, точно в тумане, расплывались перед глазами, только по–прежнему стоял в ушах размеренный стук шагов часового…

Значит, ее снова бросили в камеру? Но она даже не помнит, когда это было. А если и эти шаги только мерещатся ей? Если все в ее голове смешалось? Шаги солдата хотя бы не беспокоят, не раздражают ни слуха, ни зрения. Промелькнул даже смутный обрывок мысли: не подстроить ли дыхание под их равномерный ритм, — возможно, станет немного легче, потому что сейчас страшно жжет в груди и холодный, липкий пот по всему телу. Только усиливает боль. Впрочем, это может быть и не пот — кровь… Хорошо, что не пылают глаза. Ох нет — они пылают, только бы оставались сухими, сухими!

 — Цок! Цок! Цок! — барабанными ударами звучат шаги часового.

 — Ион, эй, Ион! Часовой поста номер один! — раздается властный окрик; похоже, это снова голос плутоньера. — Ион, в могилу бы тебя вместе с отцом–матерыо! Почему не откликаешься — уши заложило? Подойди ко мне, ну! Живее, живее! Сначала проверь запор. Ближе, ближе! Теперь отвечай: тебя не устраивает хлеб, который дают здесь жрать? Хлеб, понимаешь, кеньер?

 — Так точно, господин шеф, устраивает! — еле слышно ответил солдат.

 — А военная служба?

Солдат молчит.

 — Как стоишь перед старшим! Смирно, ну! Не успел отоспаться? Спишь на посту? В шинели, с винтовкой. Я тебе вобью в голову устав… Отвечай: устраивает военная служба?

 — Так точно, господин шеф, устраивает!