Надя Князева решает остаться

Хрустнула ветка под ногой, вниз сорвались слезы. Спешно стерла их запачкавшейся в земле ладошкой… Да уж, хороша, наверное. Могу представить свой вид со стороны.

— Ты не один? — встрепенулась Любовь.

— Нет, сестра. Со мной твоя дочь, — прямо и просто проговорил Милорад, а мне это предложение словно стрелой в сердце вошло.

Закрыла лицо ладонями, жалея, что не могу улететь отсюда. Ведь тогда, в доме Рейвена, у меня получилось! Почему не получается сейчас? Так, надо постараться!

Сжала кулаки, пытаясь успокоить грохочущее сердце, зажмурилась, изо всех сил стараясь переместиться. От натуги даже кровь к голове прилила, наверняка вены проступили на шее…

— Наденька! — раздалось над головой. — Доченька моя… Ну, что же ты под кустом, идем в дом, там туалет, все удобства…

Туал… что, прости Господи?

Подняла глаза и оценила ситуацию со стороны, моргнула глазами, шмыгнула носом, шмыгнула другой раз, а потом зашлась диким хохотом. Я смеялась и смеялась, всхрюкивала даже от смеха, икала, но никак не могла остановиться. Хохотала, пока Милорад и Любовь помогали подняться, пока нежные женские руки стирали полотенчиком грязь с моего лица, пока меня в дом вели, а потом, когда истерика постепенно утихала, меня накрыл ужас. И слезы, безмолвные, крупные, текли уже вовсе не от смеха…

Я сидела в кресле-качалке, свернувшись калачиком, укрытая одеялом, а рядом, накрыв ладонью живот, сидела Любовь. Уж лучше бы она оказалась алкоголичкой, наркоманкой или, не знаю, преступницей. Лучше бы она смотрела на меня пустым взглядом, ненавидящим даже.

Но нет. Она смотрела на меня с тревогой, жалостью и такой нежностью, что…

Я хотела ненавидеть ее. Я так хотела ее ненавидеть, но поняла, что не могу.

А еще поняла, что Милорада нет и в комнате, пропахшей душицей и мятой, мы совсем одни.

— Почему?

Это все, что смогла произнести спустя долгие-долгие минуты, наполненные тяжелым молчанием. Горло свело, голос хрипел, но она поняла… Она все поняла. И, вместо ответа, упала передо мной на колени:

— Надежда… Наденька, — взмолилась она дрогнувшим голосом и, не в силах сказать еще хоть что-то, скрыла лицо в моих коленях.

А я сидела, слушала, как рыдает моя мама, и ненавидела уже саму себя. За то, что все эти годы думала, будто меня бросили. Будто она какой-то монстр, который заслуживает худшего… А она…

Она рыдала на моих коленях в безмолвной попытке заслужить прощение.

Закусив губу, чтобы не позволять всхлипам вспарывать тревожную тишину, я нерешительно коснулась ее плеча ладонью.

— Встаньте… Пожалуйста…

Она яростно замотала головой, обнимая обеими руками мои ноги, прижимаясь сильнее.

— Прошу вас. Встаньте, — прозвучал хриплый от слез голос.

— Не могу. Не могу, Наденька. Я виновата. Я так перед тобой виновата, но у меня не было выбора! — она подняла лицо и заглянула мне в глаза.

Нет, она заглянула в мою душу и все без слов ясно стало. Меня не только не бросали, меня все эти годы любили и ждали! Протянула ладонь, стирая слезы с теплых щек женщины, подарившей мне жизнь.

— Я расскажу. Я тебе все расскажу, после того, как вымолю прощение…

— Я прощаю вас, — стирая теперь уже свои слезы, заверила я. — Прощаю. Но и вы меня простите.

— За что, Наденька, — улыбаясь сквозь слезы, спросила она. — За что, жизнь моя?

А я смотрела на нее и не могла рассказать. Стыдно было. Так стыдно, как никогда в жизни. Людям свойственно судить сгоряча, со своей колокольни. А порой всего-то и нужно, что дать человеку шанс объясниться.

— Просто простите.

Она кивнула, стирая полотенчиком слезы с наших лиц, а потом неловко поднялась.

— Ты ведь останешься на чай, доченька? Я все тебе расскажу, все объясню…

— Останусь, — кивнула, выбираясь из кресла.

Все равно Эвон и Азраал сейчас на свадебной церемонии, гулянка только на закате и, разрази меня гром, я пойду туда и напьюсь. В хлам! Я это заслужила. А потом, уже пьяной, признаюсь Рейвену, что я это я и вообще, что люблю его, мудака рогатого. А он, если не готов к серьезным отношениям и повторному лишению меня девственности, может катиться на все стороны!

Интересно, а там, на празднике, я буду такой же смелой или тоже постыдно сигану в кусты изучать тамошних мокриц?

Любовь позвала меня на кухню, где налила горячий чай, поставила на стол пироги.

— У меня редко бывают гости, но нужно же чем-то заниматься? Напекла пирогов с картошечкой и рыжиками. Ты любишь грибы? — с волнением спросила она.

Вместо ответа я схватила румяный пирожок и смачно откусила. Жареные с лучком рыжики, печеный картофель… У меня вкусовой оргазм!

— М-м, — промычала вместо ответа и откусила еще раз. Любовь успокоилась, улыбнулась и села на соседний стул.

Не помню, когда последний раз сегодня ела, а столь эмоциональные события сожгли кучу моих калорий. Только после третьего пирожка заметила, что женщина не ест, да и вообще молчит.

— А фы посефу… — прожевала как следует и, запив сладким травяным чаем, повторила уже внятно. — А вы почему не едите?

— На тебя смотрю, — она мечтательно вздохнула и, убрав от щеки ладошку, спросила: — ты накушалась? Не хотела прерывать тебя рассказами.