Автор будущего правдивого и гениального романа тут же переместился туда, где пока ещё стояли конным отрядом анархисты Плотова. Рында, вольно и невольно, сделался свидетелем любовной сцены между Павлом и Юлией. Ну, что ж, хоть и дикари, но ведь тоже, какие-то отношение у них могут быть… даже и сексуальные. Правда, на низшем уровне. Не так, как, к примеру, у поляков. Это же понятно. Догма, аксиома, постулат… Так есть – и точка!
Понятно, что без любовных и разного рода эротических сцен книга будет не так интересна. За тем, что происходило, пан Рында наблюдал, спрятавшись за большой коряжиной. Он понимал, что надо быть осторожней, хоть он и автор. Ведь эти дикари могут его запросто пристрелить, и он не успеет добраться до своего компьютера и посмотреть в глаза своей прекрасной жены Ренальды.
На берегу таёжной реки, обнявшись, стояли Павел и Юлия.
– Юлия,– говорил Павел,– тебе лучше уйти отсюда. Потом затеряешься среди людей. Замуж выйдешь. Может, вспомнишь когда-нибудь анархиста Пашку. А я им, краснопузым, последний бой должен подать, как положено, малина-земляника!
– Что ты говоришь, Пашенька? Что ты такое говоришь? Какая же мне жизнь без тебя? Умрём здесь, в Керби, вместе. И то ведь – радость.
– Само собой… умрём, как собаки бродячие, где-нибудь, на кержацких огородах. Мы, по их понятиям и разумениям, преступники. А может, и не так всё. Просто, им не нужны по их жалкой жизни и в большой стране, да и на всей земле, такие неспокойные попутчики, как мы.
Атаман Плотов говорил то, в чём абсолютно не сомневался. Ведь новые бояре не намерены отдавать народу фабрики, заводы, землю… Им самим мало наворованного… их отпрыскам и шлюхам. Откуда они взялись-то. Говорят, что среди их, главных, нет ни одного славянского лица. А если и есть, то те давно уже с Бундом или с подобными инородными партиями снюхались, которые до 1905 года только и пошаливали, терроризмом занимались.
– Я всё вижу, Юля! – с горечью сказал Плотов. – Но я не понимаю, кто эти люди. Зачем надо было огород городить? Повыползали из своих нор мрачные субъекты и загнали народ в кабалу. Россия богата, есть, что прибрать к рукам. Может быть, и мы, в чём-то, преступники, малина-земляника!
– Да какие же мы преступники, Паша? Не ты ли гнал белую свору атамана Калмыкова до Шанхая? Не ты ли бил японцев под Спасском и Волочаевкой? Да разве ж обо всём скажешь? Разве всё упомнишь?
– Не я один. А все… мы. И они тоже, большевики, воевали. Из песни слов не выкинешь. Что есть, то есть,– сказал Павел.– Снимай одежду! Всё снимай, и я обниму и тебя, и мать-земельку. В последний раз. В самый последний раз сольюсь с тобой, и станем мы одной душой. Даже за гробом будем едины.
– Да-да, Пашенька, сольёмся. Но послушай меня. Может быть, ты уйдёшь отсюда? Все уйдём. Всем отрядом.
– Смешно говоришь, Юлька. Нас, всё одно, найдут. Да и мы – не зайцы! Ты – другое дело, ты женщина… Я хочу, чтобы ты жила, Юлия. Но я мужчина, я – атаман, анархист, дитя Истинной Свободы, без всяких там гнилых партий и тупой государственной власти, аппарата подавления.
– Всё так, Паша, но…
– Я человек народных артелей и Великой Общины. Я – человек вечного боя, я никогда из него не выйду даже там, в Мире Ином. Мне нельзя. Ведь и там, может быть, из потустороннего народа кровь пьют тамошние бояре и чинуши. А ты не зли меня, малина-земляника!
– Прости, Паша. Но не забывай, что я тоже анархист и начальник штаба твоего отряда, и не по твоей воле… а назначили меня на такое дело ответственные товарищи. И хоть я ещё молода, опыт революционной борьбы у меня имеется.
– Я виноват за свои слова, Юлия Алексеевна. Но не забывай, что ты моя жена. Мне трудно представить…
– Прости, Павлик, мне тоже трудно представить тебя мёртвым. Ведь я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты жил, родной мой.
Они, не сговариваясь, стали поспешно раздеваться, швыряя одежду прямо под ноги. Юлия легла на спину, с любовью и страстным желанием глядя на Павла.
– Иди сюда, – сказала тихо Юлия.– Впечатай меня в землю своим сильным телом. Ты славно умеешь это делать, мой богатырь.
Ну, дальше всё понятно. Рында переместился опять в Керби. Надо было ему сейчас и там поприсутствовать.
В приисковом селе Керби, где остановился большой партизанский отряд «зелёных» стрелков, царили движение и суета. Важно расхаживал по центральной улице села особый уполномоченный ГубВЧК Емельян Фолин. В новенькой гимнастёрке и галифе, в высоких хромовых сапогах он больше походил на заезжего щёголя, чем на чекиста. Конечно же, при портупее и парабеллуме в деревянной кобуре. Серьёзный и суровый командир.
К нему вышел из избы, временного штаба, командир отряда «зелёных» стрелков бородатый дед Самойлов.
– Слышь, чекист,– серьёзно предупредил он Емельяна Фолина, – негоже нам губить Пашку и его, почитай, жену Юльку. Да и люди у него славные. Их отряд японцам и белым шкуры крепко потрепал.
– Все воевали против интервентов, даже кадеты и меньшевики. Даже мещане!