Надёжный флюгер. Юмористический фантастический роман-боевик

– Так и есть, обложили. Но мы ведь не совсем всё знаем, Самойлов. Может быть, заграничные буржуины нам новую интервенцию готовят. Мало ли. Но там чоновцы! Понял? И много их! Отряд чрезвычайного особого назначения! Понял, Самойлов? Им Пашка и его анархистская шобла нужны только в мёртвом виде. А больше некуда местной анархии идти! По тайге, на лошадях? Конец один. Через год-полтора отловим.

В данном случае Фолин не преувеличивал возможностей чоновцев и страстного их желания истребить «черепоносцев сраных» под корень.

Они ведь, анархисты чертовы, для нормальных людей, как кость в горле. Разве можно им простить сожжённый город Николаевск? А сколько народу угробили!..

– Конечно. Ежели плотовцы нападут первыми, – заверил Самойлов,– то будем упорно сражаться, оборону крепкую держать. Это я, как командир, заверяю.

– Командир? Какой ты, к чёрту, командир? Шут гороховый, а не командир! Тут дураку ясно, что они первыми нападут.

– Тебе ясно, а мне вот – нет.

– У них расчёт на внезапность нападения. Другого выбора нет! И учти, Самойлов, что партия большевиков надеется именно на «зелёных» под твоим командованием. Красноармейцы тут, честно признаться, их западных деревень, большей частью, и многие из них покуда не обстрелянные. Такие вот… романтики.

– Тут ты прав, Емельян Алексеевич, ребятам надо помочь. Их ведь тоже жалко.

– Наконец-то дошло до тебя, Самойлов.

Сказав это, Емельян направился по сельскому большаку – вершить свои чекистские дела. Надо было разнюхивать, шантажировать, добивать… На всякий случай… в угоду красным боярам. Авось, не шибко обглоданная кость достанется верному псу с хозяйского стола. «Вот и вся их правда».

Сколько же ещё и поныне шатается таких Емелек по Руси, изображая своим поведением великую работоспособность и озабоченность за судьбу страны, да сколько из них просиживает штанов по кабинетам, так сказать, государственных структур и офисам надуманных частных компаний, потешающих и удивляющих своими «мощными бабками» даже ярых капиталистов из самых заморских краёв. Поистине, ты, Россия – страна и великих, и кровавых, и абсурдных дел и… перемен. Да и край небывалых заблуждений.

Но, однако же, те, кто ненавидит нас, россиян, гораздо хуже, чем мы, в земном и мирозданческом масштабе, с более бедной и несуразной историей своих государств. Они то появлялись, то исчезали… А всё потому, что не стоит мелким (да и крупным) собакам лаять на мужика за плугом. У России роль созидательная и миротворческая. Даже в том случае, если на «монаршем её троне» совсем не тот… восседает. Тут вопрос спорный, и уж пусть время решает, кто прав и виноват, но только не мерзкие англосаксы и «сподвижники» их.

«А уж Иван-то Грозный, по сравнению со своими нынешними последышами, просто скромный босоногий крестьянский мальчонка. Зверьё не мытое». Так частично или почти так думал командир крупного таёжного партизанского соединения Ермил Степанович Самойлов, глядя вслед удаляющемуся чекисту Емельяну Алексеевичу Фолину.

Что касается Рынды, то он, вообще, ликовал… По той простой причине, что ведь очень даже просто можно перессорить русских. Больно уж они доверчивы, эмоциональны и… бьются за какую-то… правду. Вот при этом они и уязвимы, именно в то время, когда «брат идёт с мечом на брата».

Сюжет разворачивается

Разгорячённые и обнажённые, Павел и Юлия последние мгновения любви с юношеской страстью торопливо посвящали друг другу. Стремительно пролетали их блаженные минуты и секунды безвозвратно и стремительно уходящей жизни.

Понятно, что свидетелем этой любовной сцены был Роберт Борисович. Ведь он писатель, а не какой-нибудь там… хрен с горы. Он должен модулировать, воспроизводить картины, поддерживать, развивать основной сюжет. Ну, что там говорить. Писатель есть писатель. Тем более, либерал. Подобных, к сожалению, на Руси и ныне обожают. Вероятно, за некую словесную разнузданность, объявленной впопыхах, в угоду реальным тёмным силам «свободой слова».

Но всё бы ничего, если бы не были такие вот… писания сконструированы на каком-то, довольно странном наречии. Если бы на одном из диалектов одной из русских областей или даже отдельных деревень, но то ведь – совсем иное. Непонятное, не совместимое с понятием литературы, как искусства, в целом. Что-то несуразное сляпанное, абы как. Отечественная коммерция, что ли. Она великодушно и нагло выдаёт, к примеру, соевую колбасу за свиную, а пальмовое масло за сливочное… Такой расклад не устраивал и Рынду.

Как раз, в этих своих размышлениях либерал Роберт Борисович был прав. Разумеется, любой авангардизм, он признавал и даже, где-то, понимал. Но вот постмодернизм считал, всего лишь, шахматной доской без действующих фигур. На ней – по тридцать два черных и белых квадрата. Величайший выбор. Найдутся ведь миллионы граждан, слабых на голову, которые готовы ими восторгаться, а ведь и новых народится не меньше.