Надо помочь Ральфу (СИ)

– Ну?!! – рявкнул он.

От этого грозного и неопределенного: «Ну?!!» (кодьяры не поняли, чего, свирепый как скрейг, Зверюга от них хочет) и от того, что на земле уже лежали четверо, во главе с руководством (с самим галимом и замполитом), кодьяры опять чуть не впали в ступор. Едва удержались.

– Дубины на землю! Оттолкнули оружие ногой… Всем сесть, и руки за голову! – отдал Максим команду, хорошо известную ему по телевизионным детективчикам, но непривычную для кодьяр, которые находились еще на уровне кочевого скотоводства, ни одного детектива не видели, да и, вообще, не знали, что такое телевидение. – Не поняли!? Последний раз советую, для вашей же безопасности: всем сесть, оружие на землю, руки за голову!

Кодьяры глядели на Максима зло и растерянно, но совет поняли и приняли: бросили, оттолкнули, сели, и руки за голову…

А гномы, тем временем, подхватили свои «сидора», и вышли из окружения, продолжая грозно сверкать сталью секир и радостно орать: «Оле! Оле! Оле!» «Мак-сим! Мак-сим!» И, конечно, «Рудокоп чемпион!» Это тоже отрицательно влияло на значительно потрепанную психику кодьяр.

* * *

Гвидлий первым получил, первым и очухался. Подниматься не стал. У кодьяр абы кого галимом не назначают. А сородичи еще и нарекли его «Умным». Несомненно, у них было основание сделать это. Гвидлий осторожно прикоснулся пальцами к левой щеке, затем вынул изо рта совершенно здоровый зуб, внимательно осмотрел его и положил в карман халата. Сплюнул и снова стал ощупывать щеку. Щека стала красной, потеряла свою обычную форму и значительно увеличилась в размере, будто галим держал за ней крупную конфету. Сейчас она, и формой, и цветом, напоминала одну из ярких загогулин, на живописном халате. А сам халат, как образец достижений мастеров местного творчества, по линии абстрактного искусства, нисколько не пострадал. Но Максим все еще не мог сообразить: пейзаж это, натюрморт, или, возможно, какая-то батальная сцена из бурной жизни кочевников?

Замполит и активист, которых Максим снес увесистым галимом, тоже зашевелились. А Замполит даже и к дубине потянулся. Не лежалось ему, энергичному. Видно, опять намеревался, личным примером, вдохновить коллектив на дальнейшие подвиги.

– Ты чего?! – спросил у него Максим. Шустрый Замполит намек понял, оставил дубину в покое, встать более не пытался и, вообще, не шебуршился. Активист, лежавший рядом, разумно последовал примеру старшего товарища.

Агрессивный «Двустворчатый шкаф», который получил, все что положено, в солнечное сплетение, успокоено лежал, сложившись почти вдвое и подтянув ножища-тумбы. Встать он еще не мог, или, что было для него достаточно разумно, понял, что делать этого пока не следует.

Максим подошел к галиму.

– Вставай Гвидлий Умный, – с достаточной долей уважения к поверженному противнику, предложил он. Были у Максима, на счет галима, кое-какие планы. – Жаль, что у нас с тобой так нехорошо получилось. Но сам виноват: не следовало дубиной махать у меня перед носом. Дубина у тебя внушительная и у меня условный рефлекс сработал: я, значит, тебе, не раздумывая, автоматом, и врезал… Ну что, будем мириться? Два разумных человека всегда могут договориться.

Галим пощупал языкам место, где совсем недавно находился совершенно здоровый зуб, посмотрел на любимую дубину, которая бесхозно валялась невдалеке, затем, без всякого сожаления, глянул на троицу своих поверженных воинов: Замполита и двух шустрых активистов. Он ничего не знал об условных рефлексах и автоматах (науки своим осеняющим крылом еще не коснулись мозговых извилин кочевников-кодьяр), но понял самое главное: человек, по имени Максим – не пацифист. И этот Максим, обладатель хитрого рефлекса и грозного автомата, предлагал мировую. Гвидлий Умный реально оценил расстановку сил и решил, что надо соглашаться. На его месте, любой другой кодьяр, даже не будучи столь умным, как Гвидлий, поступил бы точно так же.

Галим легко поднялся и, вроде бы, даже попытался улыбнуться. Напрасно он это сделал. Из-за быстро распухшей левой щеки, лицо атамана так скосоротило, что его бы, в этот момент, даже самые ближние родственники не узнали. Но, несмотря на это, достоинства своего галимского Гвидлий не потерял.