Надо – значит надо! (СИ)

— Помощник генерального секретаря, — говорит он, прикрывая микрофон.

Я, разумеется, беру трубку.

— Брагин слушает.

— Сейчас с вами будет говорить генеральный секретарь ЦК КП…

Он не договаривает. Раздаётся шорох, а потом я слышу знакомое кряхтение и скрежетание.

— К-хм… кх… ну… Егор э-э-э… Андреич… к-хм… здравствуй.

— Здравствуйте, Леонид Ильич, — говорю я, и губы мои расплываются в улыбке.

— Что… э-э-э… ты смеёшься?

— Рад очень.

— Почему к-хм?

— Голос бодрый, значит всё благополучно.

— Так ведь… э-э-э… народ попадал к-хм… побился…

— Ну, там, я думаю, никаких серьёзных травм нет. Вы-то целы?

— Да… к-хм… Когда приеду э-э-э… сразу ко мне.

— Так ещё спортивные соревнования не закончились, о которых я говорил. Результатов нет пока.

— Ждать… к-хм… не будем.

Когда мы приезжаем в эмвэдэшный госпиталь, нас уже дожидаются. Подхватывают, тащат на осмотр, делают рентген, обрабатывают рану, накладывают повязку. Уговаривают остаться на ночь в отделении, но Белоконь оказывается совершенно недоговороспособным и, получив все необходимые процедуры, убывает в отель. Рана, к счастью, действительно незначительная. Так что ничего страшного нет. Но могло бы быть. Счастье, что всё закончилось вот так.

На следующий день, я еду на базу и разыскиваю Радько.

— Хочешь поучаствовать? — подмигивая, усмехается он.

— Не. Не очень.

— А то давай разделимся. Правда, нас с тобой двое, а клиентов трое. Азера тоже придётся поломать немножко.

— Ломай меня полностью?

— Ну, сами-то они не предлагают, наоборот, мечтают остаться неполоманными, да только как? Это уж никак невозможно. Никак.

— Ну, пойдём, посмотрим, на Поварёнка.

— Ты давай, иди к нему сам. Я его оставлю на десерт себе. Пойду сначала с его сообщником поговорю, с тем, что был за рулём.

Я прошу дежурного, и он отводит нас в дом тьмы. Не хуже, чем губа в Наушках. Казематы — казематы и есть, нигде в них радости не чувствуется.

— Здравствуйте, Пётр Николаевич, — говорю я, входя в камеру. — Ну, как вы тут устроились? Нет ли, случаем, каких жалоб? Не обижают ли? Достаточно ли еды?

— Егор! — восклицает он. — А я думал, придёшь или нет? Спасибо, что пришёл. Не забываешь старых друзей, это похвально. Это очень хороший поступок. Не возносишься, не гордишься, а приходишь к страждущему невзирая на смрад и отчаяние, царящие здесь. А, кстати, можно ко мне пустить адвоката?

— Адвоката? Серьёзно?

Я усмехаюсь.

— Ах, ну да, да. Здесь же законы не существуют, да?

— Пётр Николаевич, да будет вам комедию-то ломать. Где вы и где закон. Мы же оба знаем, что выйти на свободу вы сможете лишь полностью очистившись, облегчив душу и пройдя через суд и наказание.

— Эх… Там же вышка рисуется. Её невооружённым глазом видно.

— Присаживайтесь, — киваю я на нары, а сам опускаюсь на принесённую с собой табуретку. — Давайте, нужно ведь облегчить свою душу. А то знаете, за мной идёт тот, кто желает причинять боль. Вы с ним знакомы.

Он аккуратно садится на край постели, внимательно глядя на дверь. Боится схлопотать за то, что сидит днём на кровати.

— Э-хе-хе… — вздыхает Кухарь. — Знаком к моему ужасу. Он уже рассказал мне в подробностях, что меня ждёт в ближайшее время. Пожалуйста, не разрешайте ему меня мучить.

— Это легко можно устроить, хотя, Михал Михалыч, безусловно расстроится.

— Вот видите, ему просто нравится меня пытать. Ему это доставляет удовольствие.

— Ну, так вы сделайте, что можете, а там и поглядим, понимаете? Мы ведь тоже сделаем, что сможем.

— Так, — пожимает плечами Поварёнок, — это дело известное, паны бранятся, у холопов чубы трещат.

— Ну, так-то уж сильно не принижайте себя, — смеюсь я. — Холоп-то вы тот ещё.

— Нет, ну, а что, разве я мог отказаться? Это же вопрос жизни и смерти.

— Так и сейчас опять вопрос поднимается в той же самой плоскости. Правда, теперь к нему добавляется вопрос страданий.

— Егор, ну я же был полностью в его власти, и выпустил из клетки он меня исключительно для того, чтобы использовать, как жестокое орудие.

Я внимательно рассматриваю Поварёнка. За прошедшее время он основательно сдал. Осунулся, кожа покрылась морщинами, приобрела землистый оттенок.

— Ладно, — я бросаю взгляд на часы. — Просто болтать мне не слишком интересно. Существуют и другие возможности досуга. Если вам сказать нечего, то и не говорите. Я встаю с табуретки и подхожу к двери.

В это время до нас доносится дикий, полный отчаяния и боли крик.

— Нет-нет, не нужно, — выдыхает Поварёнок. — Ладно. Но чем, в таком случае, ты отличаешься от остальных?

— Мне, собственно, этот вопрос глубоко безразличен, — пожимаю я плечами. — Да и вам он без надобности. Давайте уже займёмся делом. До оставления Лефортово вы уже работали на Злобина?

— Нет, — качает он головой. — Нет, раньше со Злобиным я не имел дел. Никакого сотрудничества. Но тут он спросил, хочу ли я выйти на свободу, и в моём отчаявшемся и потерявшем надежду на спасение сердце забрезжил смутный огонёк.

— И что же нужно было сделать, для того, чтобы выйти на свободу?