Надо – значит надо! (СИ)

Он самодовольно усмехается. Ну, ладно. Некоторым даже аксиомы нужно доказывать и буквально вдалбливать в голову, причём по нескольку раз.

— Рома, — говорю я. — Пригласи сюда, ребят. Надо всё обсудить. Десять тысяч немаленькая сумма.

— Если денег нет, — усмехается Анус, — ладно, отправлю тебя на зону. Моральное удовлетворение тоже дорогого стоит.

Лейтёха выпускает этого мудилу и соображает, что делать.

— Пригласи товарищей, — повторяю я и киваю на подельничков этого урода.

Они чувствуют себя крайне неуютно, понимая всю шаткость своего положения. А до старлея доходит, что я имею в виду и он рвёт из кобуры ствол. Бросается к стоящим у стены подельникам-свидетелям и резко вырубает одного из них. А второму приставляет пистолет снизу к челюсти, как в американском боевике. Молодец лейтёха.

А я, тем временем, с размаху въезжаю лбом в нос Анусу. Раздаётся хруст и всхлип. Пока Анус всасывает воздух вытянутыми в трубочку губами, я хватаю его за ворот и тащу к задним дверям «буханки». Он начинает упираться и тут же получает по уху.

Через минуту все трое оказываются загруженными в машину. Главное действовать быстро, пока не появились какие-нибудь прохожие.

— Ну что, товарищ старший лейтенант, будем с преступниками делать? — усмехаюсь я. — Думаю, нужно их десантировать на контрольно-следовую полосу и вызвать дозор.

— Неплохая идея, — кивает Козловский. — И при попытке пересечь государственную границу всех нарушителей порешить.

— Точно, так и поступим, — смеюсь я.

— Стой-стой, — хрипит Анус и оба его подельника. — Стойте! Тут какая-то ошибка! Недоразумение! Вы меня неправильно поняли.

Вот же чмо…

— Да нет, всё нормально, — отвечает вошедший во вкус лейтёха. — Никаких недоразумений. Если бы в тот раз я приехал, вы бы уже были ликвидированы.

Он сидит в салоне и, когда пленники пытаются поднимать голову, аккуратно бьёт рукоятью пистолета по темени.

Я выезжаю в сторону границы и останавливаюсь так, чтобы вероятность встречи с дозором была минимальной. Мы со старлеем входим из машины и вытаскиваем шантажистов-насильников. В последние несколько дней были снегопады, так что жёлтые пески и камни сейчас оказываются спрятанными под толстым слоем пушистого снега.

— Погодите! — кричат соратники Ануса. — Погодите! Мы ничего не сделали! У нас нет никаких претензий!

— Слыхал, Ром? У них претензий нет. Они хотели причинить вред твоей девочке, но теперь у них нет претензий. Это хорошо, конечно. Просто здорово. Ты как думаешь?

— Ага, — немного растерянно соглашается он.

— Дай-ка, — протягиваю руку. — Всего три патрона, никто и не заметит, что ты стрелял. Давай.

Он, как загипнотизированный кролик, вытаскивает ствол, и я быстро, пока он не передумал, беру его в руку.

— Э! — испуганно восклицают «свидетели» Ануса. — Чё за дела! Хорош! Пошутили и хватит!

— Пошутили? — усмехаюсь я. — У меня, например, чувство юмора напрочь отбито, а у вас товарищ старший лейтенант?

— Ага, — хмуро соглашается он. — И у меня.

Я порывисто поворачиваюсь к Анусу и стреляю ему в голову. Ну, не прямо в голову, но очень близко. Так, чтобы пуля прошла на минимальном расстоянии от уха, чтобы он почувствовал шевеление раскалённого от трения воздуха и навсегда запомнил этот звук. Он становится бледным, как полотно, а я, не долго думая, херачу его рукоятью по чайнику.

— Ну что, — поворачиваюсь я к двоим перепуганным до недержания свидетелям культа Ануса, — поделитесь, что вы видели?

— Мы? — блеют они. — Мы ничего… Мы ничего не видели… Мы ничего не знаем…

— Может, закопаем их здесь? — неожиданно импровизирует лейтёха.

— Можно, — усмехаюсь я. — Лопаты есть? Пусть только сами яму копают.

Они с такими штучками ещё не знакомы. Практики из девяностых, естественно, ещё не утвердились в массовом сознании, как нечто обыденное и неизбежное, поэтому даже упоминание подобной возможности производит неплохой эффект. Впрочем, лопат и лома в машине не находится, и мы просто бросаем неудачливую ОПГ вдали от дорог и населённых пунктов. Дураков учат, как говорили в народе ещё задолго до отмены крепостного права.

— Анус, — киваю я на прощание. — Дважды ты чудом избежал смерти, противостояв мне. На третий раз уже не повезёт, поверь.

Мы уезжаем и очень торопимся, поскольку полковник Гуревич наверняка уже теряет терпение, не понимая, почему я так долго не появляюсь.

Приехав в отряд, я получаю приказ о переводе в третью роту обеспечения. На Лубянку, друзья. На Лубянку. Старшина выдаёт мне парадку и шинель и буквально на следующий день я убываю. Прощальный ужин запоминается всем не столько яствами, сколько тёплой атмосферой и чувством, что из сердца вырывают большой кусок. У меня, по крайней мере. Славка даже пускает скупую слезу, пристойную для суровой таможенницы и жены пограничного старлея.

Утром я прощаюсь с пацанами, со старшиной и Ромой Козловским. Я оставляю всем координаты и приглашения в Москву, а после этого убываю в Наушки к пассажирскому поезду.

На станцию меня везут Славка и Белоконь. Старлей остаётся на заставе, и я прощаюсь с ним здесь. А на вокзале меня ждут Виктор и Алик.