Надоело брить ноги

Ну не могу читать без слез,

Как пополам разрезал Анну

Неумолимый паровоз.

Каренин клёвый был мужчина,

Но только, сука, злой, как зверь!

Его вторая половина

Располовинина теперь.

Толстой просёк все очень тонко

И расписал всё по уму.

Вот только эта расчленёнка

Ну совершенно ни к чему.

Здесь очень много тёмных пятен.

Что – паровоз исчадье зла?

Не всем намек такой понятен,

Но я Толстого поняла.

Ведь эта Анна разрывалась

Промеж двумя. А это грех!

И паровоз помог ей малость

И разделил её на всех.

Она б могла родить им дочку,

От Лёши Вронского. Вполне.

Но машинист поставил точку.

И ведь не по своей вине!

Такой по замыслу Толстого

Был символический финал.

И паровоз, фырча сурово,

Блудницу в клочья разорвал.

Нечеловеческая сила,

В одной давильне всех давя,

Её как муху раздавила,

Так, что аж брызнула кровя.

Никто не смог спасти беднягу –

Ни муж, ни Вронский, ни Толстой.

А если я на рельсы лягу,

Ты тоже скажешь: «Хрен с тобой…»?

Короче, мужики – уроды!

Но я запомню навсегда,

Что провожают пароходы

Совсем не так, как поезда.

Филармонический коньяк

Грустное стихотворение о пропащей жизни.

Пойду-ка я куда-нибудь схожу.

А фигли не сходить на самом деле?

Муж с другом чинит мазду в гаражу

Уже почти что полторы недели.

Свекровь который день мадеру пьёт.

Причём одна, меня не приглашая.

А деверь тот и вовсе идиот.

И на хрена мне в целом жизнь такая?

Схожу-ка я, пожалуй, на балет.

И посмотрю, допустим, «Риголетту».

А в перерыве я зайду в буфет,

Возьму бутылку Хеннесси, конфету.

Всё это молча и печально съем

И загрущу под музыку Россини.

Ну вот зачем всё это мне, зачем?!

Как оказалась я в такой трясине?

Ведь я могла бы космонавтом стать

И улететь в космические дали.

Но вместо этого я лишь жена и мать.

За что вы, суки, жизнь мою сломали?!

За что вы загубили на корню

Мою судьбу, измученную бытом?

И превратили в полную херню

Мечту души существованьем сытым?

И я сижу вот тут и пью коньяк

Под музыку покойного Россини.

А за душою полный, блять, голяк.

А за окошком – вечер тёмно-синий.

И шаток стол, и неудобен стул.

Да и репертуар какой-то жуткий.

И бог меня, зараза, обманул,

Представив жизнь мою дурацкой шуткой.

И этот день прошёл бездарно так,

Бессмертья не приблизив ни на йоту.

Густеет ночь. Кончается коньяк.

И завтра снова, сука, на работу.

Предел жизни

Если вам плохо и грустно, значит, вы не туда смотрите. Солнце, даже если его не видно, совсем рядом, за этими низкими чёрными тучами.

Жизнь подходит к своему пределу.

За пределом жизни только смерть.

Если б у меня был парабеллум,

Я смогла бы быстро умереть.

Если б дали мне веревку с мылом

Или, скажем, калистый циан,

Я бы с Серафимом Шестикрылым

Улетела б в небо, как баклан.

Если бы булыжник мне на шею…

Если бы киркой по голове…

Я ж ведь даже бритвы не имею,

Чтобы чик по горлу – и приве…

И тащусь по жизни я уныло,

Жду неотвратимости конца.

Потому что, видимо, забыла

Хитромудрый замысел Творца.

О сатанинской природе графомании

О роковой ошибке евангелиста.

Однажды раз Евангелие мне

Попалось в любознательные руки.

И я его прочла по всей длине,

Спасаясь этим чтением от скуки.

Я прочитала много в книжке той

О том, что было до меня на свете,

О жизни иудейской непростой,

И как распяли Бога гады эти!

О том, как был Иисус кристально чист,

И как всё появилось в этом мире,

Подробно доложил евангелист,

Как трижды три и дважды два четыре.

Но Иоанн ошибся лишь в одном –

И я нашла в его словах изъяны!

Вначале было Слово. Но потом

Всю землю захватили графоманы!

Набросившись на Слово всей толпой,

Как дети Сатаны и Вельзевула,

Они его замучали собой!

И Слово захирело и взбледнуло.

И божий мир, устав от подлых ран,

Утратил красоту и силу Слова.

Я проклинаю адских графоман!

Но перечту Евангелие снова.

И скушно, и грустно…

Навеяно Михал Юрьевичем Лермонтовым, тремя бутылками мадеры и безвозвратно уходящей жизнью.

И скушно, и грустно, и некого больше послать

В ближайший ларек за четвертой бутылкой мадеры.

Жевать? Но что толку опять всухомятку жевать?

И так обжевалась уже насухую без меры.

А стрелки часов отрезают от жизни кусок…

Его не пришить, не продать. Вот такая непруха.

И жизнь пролетает бессмысленно наискосок.

Заснешь молодою и пьяной, проснешься – старуха.

Пожухла совсем в целлюлите моя красота,

К которой мужчины недавно стремились так пылко…

И жизнь, как посмотришь, нелепа и так же пуста,

Как эта тоскливо допитая третья бутылка.

Пахнет август опавшей листвой…

Лето кончилось. Было, да всё вышло…

Пахнет август опавшей листвой.

Словно лета и не было вовсе.

Мокрый дождик канючит с тоской:

«Всё, кердык подошёл. Приготовься…»

Уронив за асфальт облака,

Небо грустно валяется в луже.

И повсюду, повсюду тоска –

И внутри у меня, и снаружи.

И печаль мне ничем не унять.

Осень грустно соплями повисла.