Надпись

– Тебя постигло искушение, Миша. Ты искусился на мнимое величие земного рукотворного царства, его богатства, мощь, всевластие. Но эта красота мнима, всевластие временно. Как Вавилонская башня, эта сатанинская цивилизация рухнет, и горе тем, кто окажется под ее обломками. У тебя есть время отойти, покинуть этот содомский мир, не оглядываясь, чтобы не превратиться в соляной столп. Ты изумишься тем красотам, которые откроет тебе Бог. Обретешь силы, перед которыми померкнет вся мощь безбожного государства. Обретешь прозорливость, на которую не способны твои приятели-футурологи, возмечтавшие о Городе Будущего, будто есть иное будущее помимо Рая и Ада!..

Отец Лев с искусством ловца человеков угадал в Коробейникове скорбь о покойном Шмелеве, его разочарования и сомнения, пережитый в операционной ужас. Воспользовался немощью Коробейникова и накинул на него легкие прозрачные тенета, которые не тяготили, а радовали, помещали в необременительную зависимость от друга, препоручали другу попечение о его страдающей, заблудшей душе.

– Вся Россия покрыта мраком, кромешной тьмой. Но в этой непроглядной ночи, как свечки, мерцают церкви Божий. Как маячки, сзывают к себе верных христиан. Эти церкви словно призывные пункты, на которые по зову сердца торопятся воины Христовы, чтобы занять свое место в ряду накануне невиданной брани. Ты один из таких новобранцев. Тебя Бог позвал, и ты пришел. Завтра утром, еще до рассвета, до начала службы, я тебя окрещу, и ты вторично родишься, уже не в Адаме, а во Христе. Начнется твоя вторая, Христова, жизнь. Счастлив, что в эти последние, предельные времена мы с тобой окажемся вместе. Всегда о тебе говорил и думал: "Миша не от мира сего"…

Отец Лев поднялся из креслица. Приблизился к стене, где на белизне висела нежно-изумрудная блеклая риза. Бережно провел перстами по истертой парче с остатками золотых, редких нитей.

– Облачение сие принадлежит Иоанну Кронштадтскому, который прислал ее в Тесово в дар своему дальнему родственнику, иерею. С тех пор она является священной реликвией храма. Все настоятели служат в ней. Поэтому храм оставался нетронутым во все лихолетья, и во время большевистских погромов, и при немцах, и во дни хрущевских гонений. Риза преподобного Иоанна служит защитным покровом, сберегающим церковь от напастей. Хочу, чтобы ты надел ее и ощутил благодатную силу…

Снял ризу с вешалки. Держал на весу. Коробейников послушно встал, подставил плечи. Почувствовал, как легла на них изношенная зеленая парча, которая, казалось, почти утратила свою материальность, все более превращаясь в духовный покров.

Непроглядная осенняя ночь с ледяными буранами. Стылые леса, мерзлая оцепенелая мгла. Камень колокольни с молчащими колоколами, в которых шуршит пороша. Ветхий шпиль, о который скребется железный ветер. А здесь, в белой келейке с нагретой печью, он стоит, покрытый чудесной ризой. Его плечи, опушенные руки, спина чувствуют нежное тепло, исходящее от изношенной ткани. Словно ветхая материя, остатки золотых нитей хранили невесомую святость, молитвенную благодать, превратившие страдания и беды, нашествия и погромы, пожары и избиения в прозрачное свечение кротости и любви. Тепло мягко пропитывало его, растекалось по телу, туманило глаза, сладко и светло омывало мысли, которые утратили свою вопрошающую энергию, волевую пытливость, лукавую изворотливость, – словно остановились, превратились в тихое сновидение, плавное парение, как золотистый туман, окружавший невидимое светило. Он чувствовал это светило. Оно посылало ему благодатное тепло, заслоняло невесомым покровом от мучительных и неразрешимых забот.

Ужасная смерть Шмелева, Шурочка, жующая африканских бабочек. Его ложь в семье, – беззащитные, не ведающие о лжи лица жены и детей. Елена, прижавшая к животу руки, словно защищала от него свой зреющий плод. Беспощадные веселые глаза Саблина, от которых страх и безволие. Грохочущие по дорогам ракеты. Ревущие над океаном штурмовики. Исполинский краснозвездный парад, под тяжестью которого прогибается земная твердь. Загадочные жрецы и магистры "кружка", плетущие опасную интригу. Все это присутствовало, осознавалось. Но было удалено, занавешено. Утратило угрожающую рельефность и четкость. Стало размытым, неопасным, обезвреженным, как отражение на текущей воде, в котором нет материи, а лишь неопасный струящийся образ.

Неистовый проповедник и старец, посылавший из Кронштадта жестокие пророчества в туманную, охваченную предсмертным ознобом столицу, обретя божественную святость, стал утешителем, целителем скорбей. Не гнев и укоризны, а бесконечная любовь и блаженство исходили от него, переносились в Коробейникова сквозь блеклый изумрудный покров. В старичке, что повстречался на пути в березовой аллее, он узнал святого Иоанна – вестника предстоящего преображения.