Надпись

Взволнованный, чувствуя себя неловко и неуверенно, Коробейников прошел к лифту. В просторной старомодной кабине, окруженный молчаливыми, замкнутыми людьми, поднялся на пятый этаж. Двинулся по длинному коридору вдоль одинаковых высоких дверей с номерами. Навстречу попадались служащие в гражданской одежде, несущие какие-то папки, скорее всего, с показаниями арестованных. Несколько военных, сосредоточенных и торопливых, могли быть начальниками конвоя, получившими приказ кого-то этапировать. Здание было таинственным, заколдованным, полно видений, невнятных голосов, с обманчивой простотой интерьера. Коробейников отыскал высоченную, из светлого дуба, дверь с табличкой "507". Постучал. Не дожидаясь ответа, открыл. Просторный кабинет, обставленный в стиле 30-х годов, был наполнен зимним неярким светом. Над столом висел портрет Дзержинского с иезуитской бородкой. Под портретом, поднявшись из-за стола, стоял хозяин кабинета, в котором Коробейников изумленно узнал Андрея, знакомца, посетителя "кружка" Марка Солима – его утонченное, миловидное лицо, мягкие губы, душевные глаза, легкая застенчивость и любезность во всем моложавом очаровательном облике.

– Вы? – тихо ахнул Коробейников. – Подполковник Миронов?

– Входите, Михаил Владимирович, – пошел ему навстречу хозяин кабинета. – Я подполковник Миронов Андрей Георгиевич. Должно быть, мне следовало просто позвонить вам домой, по-товарищески. Но в нашей встрече есть некоторая доля формальности, и я счел за благо оповестить вас повесткой.

После рукопожатия Миронов усадил Коробейникова за небольшой столик, примыкавший к тяжеловесному столу, сработанному мрачными столярами сталинской эпохи, своей тяжеловесной эстетикой напоминавшему здание Госплана, гостиницу "Москва", Академию Фрунзе, громадную кубатуру Военного штаба напротив Парка культуры. Сам Миронов, изящный, в красивом костюме, с небрежно и вольно повязанным галстуком, вернулся за этот стол, унаследованный от другого поколения крупных, тяжеловесных людей, с могучими лбами и выпуклыми надбровными дугами.

Некоторое время Миронов молчал, приветливо смотрел на Коробейникова. Давал ему освоиться, приглашал не стесняться, не нервничать. Возвращал к тем дружеским отношениям, какие сложились у них за пределами служебного кабинета.

– Михаил Владимирович, вы, конечно, знакомы с Рудольфом Саблиным. Более чем знакомы. Я знаю, вас связывают мучительные отношения, в которые замешана его сестра Елена, жена нашего бедного и благородного Марка. – Миронов говорил дружелюбно, с легкой печалью, давая понять Коробейникову, что ему известны хитросплетения их отношений, но он ни в коей мере их не осуждает, принимая их как неизбежную человеческую драму, от которой не застрахован никто. – Рудольф Саблин, человек абсолютно незаурядный, быть может, не имеющий себе подобных в нашей среде. Много в своей жизни напутал, наломал, навредил себе и другим. Наше ведомство с ним знакомо, даже помогало ему, когда он попал в безвыходные обстоятельства. Мы, что называется, за уши вытащили его из-под суда, руководствуясь его знаменитой "государственной" фамилией, а также просьбами друзей, среди которых был и наш с вами друг Марк. Пожалуй, я понимаю, что двигало Саблиным, когда он написал нам эту бумагу. – Миронов приоткрыл тонкую папочку, извлек несколько листков, исписанных от руки. – Им двигала жажда мести, неутоленная страсть, слепое желание устранить соперника. Это на него похоже. Аттестует его как безумца, как человека страстей, не нашедшего себя в нашей жизни… Прочитайте… – Он протянул через стол легкие листки.

Коробейников принял листки, склонился над ними. Стал читать, ужасаясь написанному.