Надпись

Подумал, что вояж его завершается. Пережитое зрелище, кровавая бойня скота – метафора приграничной борьбы, достаточная для энергичного очерка, в котором политика, совмещенная с натуралистическим зрелищем бойни, с лирическими портретами молодых пограничников и мужественных офицеров, все это вместе приведет к желаемому результату. Он выполнил задание и может возвращаться домой. Завтра вертолет с запыленной звездой опустит его в Талды-Кургане, у пыльных тряпичных юрт. Старомодный "Ли", уныло дребезжа обшивкой, доставит в Алма-Ату. Замученный комендант посадит его на белый огромный лайнер. И к вечеру – чудесные березняки Домодедова, восхитительная, остывающая после дневного жара Москва, фонтаны, цветники, розовый Кремль. Ахнув, встретят его милая, изумленная внезапным возвращением жена и любимые дети. А здесь навсегда останется его отражение, запечатленное в озере, как в синей глазнице коня.

Он вернулся в свою просторную, уставленную койками, комнату и заснул, обнимая сонной мыслью зрелище утренней схватки, словно прижимал к груди суму с драгоценной поклажей.

Проснулся в темноте от громких голосов и переборов гармони. Выглянул в окно. В курилке, на скамьях, тесно сидели солдаты. На земле горели красноватые плошки – наполненные соляркой консервные банки. В их дрожащем свете Студеникин раздвигал малиновые мехи баяна, наклонял голову к инструменту, словно слушал его всплески и всхлипы. Музыка казалась странной, занесенной из пустынь и степей, из золоченых пагод и восточных шатров. Сам инструмент в отблесках перламутра, с красными жабрами, был похож на резного дракона, на светящийся китайский фонарь. Среди огоньков, заслоняя их ногами, освещенный снизу, Лаптий выделывал невероятные вензеля и выкрутасы, танцевал какой-то дикий танец, напоминающий шаманские камлания среди ритуальных светильников. Другие солдаты раскачивались в такт музыки. Были похожи на племя кочевников, отдыхающих на стойбище после сытного бешбармака. На степных воинов, поделивших после боя добычу, благодарящих милостивых богов. На служителей древнего культа после заклания жертвенных овнов, чьи рогатые черепа были надеты на колья, а сырые шкуры распялены на частоколе. Коробейников оделся, заспешил к солдатам, чтобы послушать их разговоры и эти солдатские разглагольствования внести в свой будущий очерк.

Выходя из казармы, столкнулся с Трофимовым, который шел от невидимых кунгов. Полковник шагал энергично, чуть боком, торопливо хрустя подошвами. Столкнулся с Коробейниковым в свете окна. Лицо его было возбужденным, глаза в темноте блестели:

– Получены радиоперехваты… Китайцы, в количестве неполной роты, пересекли границу и окапываются на сопке Каменной… Мы их заманили "волшебной флейтой"… Завтра утром – работа… – И прошел, шурша гравием, чуть выставив плечо, словно расталкивал воздух, сквозь который проносил драгоценную весть.

Коробейников слушал переливы и воздыхания перламутровой азиатской гармони. Смотрел, как множество теней колышутся среди красных светильников. Понимал, что еще рано ему улетать от Джунгарских ворот. Его ждет продолжение "Пекинской оперы".

60

Он проснулся в черноте ночи, в которой метались пятна света, стучали двигатели, рыкали голоса. Выглянул в окно. В небесах по-ночному ярко сверкали звезды. На земле с горящими фарами стояла колонна из четырех "бэтээров". Солдаты на броне мутно белели лицами. Отсвечивали каски, детали оружия. Он испугался, что его не разбудили и колонна уйдет без него. Не умываясь, застегиваясь на бегу, выскочил из казармы.

У головной машины стояли офицеры, в касках, с автоматами. Полковник Трофимов держал перед фарой раскрытую карту, бил в нее пальцем, так что карта сгибалась, и капитан Квитко подставлял под нее ладонь.