Наедине с суровой красотой

Для Элвиса это место было сущим раем. Я лишь однажды попыталась оставить его в собачьем вольере площадью в половину акра, но после того, как он целый час лаем выражал свое неудовольствие, сдалась. Вместо этого я завела привычку просто выпускать его из дома обследовать двор, вынюхивая доказательства присутствия всяких тварей – кроликов и земляных белок, бурундуков и койотов. Со временем он завел привычку брести вниз по моей подъездной дорожке, не отрывая носа от земли, до подъездных дорожек двух соседей, чьи дома были скрыты из виду, – словно инспектировать их было его работой. Затем он направлялся назад через сосновый лес и заросли диких цветов, поднимался по лестнице, прыгая через две ступени за раз, крутился на месте, укладывался на террасе у самой лестницы и наблюдал за двором. Хижина стояла вдали от главной дороги, так что мне не было нужды беспокоиться о машинах, а когда Элвис хотел домой, он просто гавкал разок под дверью.

После нескольких лет, на протяжении которых мне приходилось выслеживать его, когда он сбегал из огороженного двора, или брать на поводок всякий раз, как мы выходили наружу, я испытывала облегчение оттого, что больше не обязана постоянно оглядываться по сторонам, гадая, куда запропастился мой пес. И Элвис тоже радовался своей новой свободе. Может быть, теперь для него наступил период зрелости, думала я о своем восьмилетнем псе. Или, может быть, как и мне, ему просто необходимо было пространство, чтобы перестать убегать.

* * *

Всего через пару недель после переезда я проснулась от лязга пустых консервных банок по земле, торопливо набросила сарафан и устремилась наружу, оставив Элвиса спать на подстилке. Низкие тучи окутывали вершину горы, и от долгих многодневных дождей индейский рис вымахал необычно высоким. Лето не баловало теплом. На дворе не было никого – только туман и влажный запах земли. Я подобрала мусор, раскиданный по двору, и как раз складывала его обратно в бак, для которого бойфренд хозяйки обещал построить загородку, когда увидела широкую полосу примятой травы, уходившую в туман. Высмотрев открытый мусорный пакет позади сарая, на полпути между мной и дорогой, я пошла было забрать его, но услышала безошибочное шурш-шурш-шурш: что-то двигалось вдоль бермы[30].

– Привет, медведь, – тихонько проговорила я. Потом взяла мешок и стала подбирать мусор, не переставая разговаривать с мишкой. Когда я выпрямилась, невидимое в тумане млекопитающее дважды резко выдохнуло через пасть. Предостережение. Зверь был ближе, чем я думала. Трава снова зашуршала, и не успела я подумать, что медведь, возможно, идет ко мне, как услышала гулкий галоп по дороге, возвращавшийся в утренний туман.

* * *

Когда со мной связались из библиотеки колледжа, чтобы узнать, нужна ли мне по-прежнему книга Терри Темпест Уильямс «Убежище», я торжествовала: одна из моих книг все-таки выжила! Как и каждый любитель-книгочей, я могла бы взять любую книгу из своей библиотеки и рассказать историю не только о том, где я была, но и с кем была, когда впервые прочла ее. Книги хранят нашу историю. Когда я читала «Убежище» – мемуары, где изложена хроника ракового заболевания матери Уильямс параллельно с рассказом о разливе Большого Соленого озера и в которой прославляются узы между женщинами и природой, матерями и дочерями, я была так растрогана, что позвонила своей матери. Мы отдалились друг от друга с тех пор, как я уехала из дома, наши отношения были липким сочетанием нереалистичных ожиданий и удручающих разочарований. Мне нужна была мать целеустремленная и открыто гордая – моей матери нужна была дочь, которая не требовала бы от нее столь многого. Вдохновленная эмоциональной интуицией Уильямс, я взяла в руки телефон.

– Все остальное не имеет значения, – сказала я матери. – Ты – моя мать, и я люблю тебя.

Всего через пару месяцев после звонка из библиотеки Уильямс приехала в Боулдер, чтобы принять премию Уоллеса Стегнера в Колорадском университете. Было начало осени. Гора пахла древесным дымом, и летние травы полегли под первым морозцем. У кормушек – возвращение зимних птиц: вьюрков и синиц.

– Ты должна поехать, – сказала Карен Зи. – Ты должна рассказать ей, что с тобой случилось.

Это знак, сказала она – женщина, которая никогда подобных вещей не говорила.

– Да какое ей до этого дело, – отмахнулась я, напуская на себя безразличие.

Как и каждый любитель-книгочей, я могла бы взять любую книгу из своей библиотеки и рассказать историю не только о том, где я была, но и с кем была, когда впервые прочла ее. Книги хранят нашу историю.